Александр Громовский - Феникс

Я вежливо, стараясь не задеть его творческого самолюбия, объясняю ему, какими должны быть рамы - их профиль, размеры и прочее. Реутов слушает, по ходу дела высказывает разумные замечание, делает толковые поправки. Когда вопрос с рамками решен, я тактично интересуюсь его здоровьем и здоровьем его жены. Реутов с уверенностью заявляет, что еще лет с пяток протянет на этом свете. "Потому что очень уж хочется узнать, чем же закончится это блядство". А так все нормально. Огорчает его лишь тупость жены. "Вот же бабы-дуры. Опять моя обожгла руку. И кажный раз она это делает, когда надо зажечь сразу две конфорки на газовой плите. Так она сначала зажигает ближнюю, потом тянется рукой над пламенем и зажигает дальнюю конфорку. И, конечно, обжигает себе руку. Она у нее уже вся в волдырях! Я говорю ей, ты, аще, понимаешь, что делаешь?! Кто же, аще, так зажигает? Неужели у тебя аще не хватает ума сообразить, что сначала надо зажечь дальнюю, а уж потом ту, что у тебя под носом. Нет, она аще не понимает... и кажный раз такая история..."

Я со вниманием выслушиваю его старческое брюзжание, потом передаю привет от своего бывшего напарника Анатолия, который уже тоже, как и я, здесь не работает, но который был в большой дружбе с Аще. Собственно, я для Реутова мало что значу. Он возится со мной благодаря тому, что я - коллега его товарища.

11-00. Бегу в "Объединение Х.", чтобы утрясти кое-какие вопросы, связанные с организацией выставки.

Президентша "ОБМОСХУДА" оказывается в офисе, она на месте, слава Богу. Толстощекая, кровь с молоком баба восседает за своим огромным, старинной работы столом, обложившись бумагами. И здесь бюрократия.

Увидев меня, она кокетливо поправляет мелко завитые бледно-фиолетовые кудри и дружелюбно сверкает золотыми зубами. Она сообщает мне сначала хорошие новости - о том, что ей удалось добиться снижения арендной платы за помещение выставочного зала, удлинить сроки экспозиции и прочее в том же духе, что, в общем-то, меня мало интересует. Потом она сообщает плохую новость.

- Понимаете, - говорит она, не глядя мне в глаза, - тут возникла такая ситуэйшн... Произошли кое-какие изменения, то есть расширение... Короче, расширился список участников выставки... и, в связи с этим расширением, нам придется ужаться.

- Кому конкретно, - спрашиваю я, пронзительно глядя в ее бесцветные глазки-пуговки; ее взгляд отталкивается от моего еще сильнее, как одноименный полюс магнита.

- Конкретно Вам, - отвечает она и поспешно добавляет, чтобы мне не было особенно больно, - ну еще кой-кому... В общем, одной секцией Вам придется пожертвовать.

- Интересно, - говорю я капризным голосом обиженного ребенка, - из двух секций вы забираете у меня одну! Как же я расположусь? Ведь вы знаете, сколько у меня работ...

- Георгий Николаевич, голубчик, ну потеснимся немного. Вы же знаете, все хотят участвовать в выставке, а места мало... А парень на редкость перспективный, молодой, напористый... - Она двинула локтем бумаги, и они почти совсем закрыли большую картонную коробку с конфетами, лежавшую у нее на столе. - Я не могла ему отказать.

- И кто же сей неофит? - спрашиваю я желчно. - Тот, которому сходу дают целую секцию, в то время, как старым, проверенным временем художникам делают обрезание.

- Ну, Карелин... - говорит она дрогнувшим голосом. - Вам это имя пока ни о чем не говорит...

И вдруг идет в атаку, как танк. Она устремляет, наконец, на меня свой взгляд сразу сделавшийся тяжелым, упрямым. Я затронул ее интимное, личное. А за свое личное, интимное, она любому порвет пасть. Полные ее руки плотно лежат на сукне стола, под дрябловатой кожей перекатываются крепкие еще мышцы.

- О'кей! - говорю я и выдаю любимый афоризм моего отца: "Урезать так урезать, как сказал один японский адмирал, делая себе харакири".

Чтобы смягчить мою боль от урезания, госпожа Президентша приглашает меня на ланч в ресторан "Нева", который располагался на нижнем этаже здания.

- В отделе культуры выбила талоны на питание в нашем зале. Могу дать на целую неделю, - сообщает она интимно.

Я принимаю приглашение на ланч, но от талонов отказываюсь. Пока у меня есть деньги.

13-30. Прибыл в Центральный выставочный зал и работал там как проклятый до 22-х часов. Чтобы размяться, половину обратного пути к дому преодолел пешедралом. Сплошная облачность накрыла город, как одеялом, и потому раньше обычного, в половине одиннадцатого, стал сгущаться мрак, только на западе, как надежда на завтрашнюю хорошую погоду, светилась ярко-желтая полоска чистого неба.