Анна Бильченко - Полет над грозой

— Ты… — выдохнул Зиггард сквозь бешеный оскал.

Эксман вернул его взгляд с болезненной холодностью. Блеск его глаз, прозрачных, немигающих, напоминал бесстрастное стекло, отражавшее в себе двух палачей Земли.

— Значит, высший… — бросил Флэтчер. Его пальцы слегка шевельнулись, но первая проба силы погасла тусклым огоньком, разбившись о непробиваемую стену.

— Флэтч… — шепнул Зиггард, чьи пальцы намертво вцепились в ремешок винтовки. — Он же… он…

Но Роджерс не нуждался в его словах. Лицо Эксмана вбирало в себя сотни лиц, глаза — тысячи глаз, пустых, будто его душа, разделанная ударом в сердце и проданная по кусочкам. Он видел то, чего не знали Флэтч и Зиггард, пойманные, словно пауки в банке, готовой разлететься на куски.

Земля не должна погибнуть.

Вверенная ему Земля.

Сознание Эксмана распахнулось навстречу бесконечности. Память, дарованная Майклом, и жизнь, возвращенная Стилом, вспыхнули пламенем на пальцах, вырвавших первую страницу из книги земной истории.

— Зиггард!.. — грянуло на другом конце времен, но Эксман был недостижим. Тонкий лед Реальности почернел — мгновенно и пугающе, лопнув, будто мутное стекло. Небо раскололось на две половины, два солнца — белое и алое — впились в землю холостым вращением. Мир гибнул и воскресал под безумное вращение стрелок: росчерки на камнях сменялись нитями строк, чьи гроздья спели над кострами на площадях, пропитавшись чумой, будто машинным маслом, струившимся с подшивки веков, что пылилась в картонной папке, вздрагивая от дьявольского перестука печатных машинок. Век сломался с громовым хрустом, отголоском бури в небесах-шестеренках, вращавших раскаленные суставы солнц. Очертания фонарей… тусклые, неживые лампы… а за ними, все глубже и глубже, — мертвые вышки, дома с заколоченными окнами… здания, здания, стены, поблекшая краска, битое стекло, отравленный дождь, капли, бьющие по ржавому металлу… Его рука взметнулась вверх, оборвав колючую проволоку, и кровь, хлестнувшая из плеча, падала на пожелтевшие страницы агитброшюр. Черная эра вцепилась в его шею бесцветной удавкой, сводя с ума бледными лицами, безымянными звездами, пеплом костров, на которых жгли историю, так, как он делал это сейчас, пытаясь вырвать из омута дрожащих теней высшего, чье имя несло гибель, того, кто хотел новой Земли, новых легенд, новой крови… Он забывал его. Вычеркивал из памяти высокую фигуру, вытянутое лицо, монокль, каждую секунду, которую прожил Флэтчер. Кровавый след протянулся на века: вытравить зло, спасти планету от гибели, помнить, помнить, помнить… Новая площадь всплыла перед ним, новый костер взметнулся к небу — и в лесах факелов, взращенных ночью, он услышал тихую мелодию "флейты"…

За ним скользила тень. Промчавшись сквозь годы, Эксман замер у перекрестка, источавшего блеклый свет фонарей. Тень выскользнула из полумрака, обретая очертания, возвращая память о себе. Он отвернулся; он не должен был позволить себе помнить.

Каждый шаг впивался в следы Эксмана, стряхивая пыль с сутулых плеч, сдавленных погонами, сметая землю с гибкой спины. Ветер срывал белые языки пламени с его белых волос; кость в глотке мира, он следовал за ним, осторожно, хищно, глотая запах. Сердце Эксмана обгоняло смерть, но цепкая хватка Зиггарда сжимала его в тисках холода, и все, к чему касались его дрожащие пальцы, все, что он видел, чувствовал, создавал и разрушал, любил и ненавидел, медленно поглощала гнетущая тень… Время сворачивалось, время не терпело промедлений и тонкая линия, зачеркнувшая имя Флэтчера, могла оборваться в любой миг. Еще год… полгода… месяц… замкнуть круг времен… ударить по запавшей клавише, вернуть Землю, достроить стену, остановить прекрасный, но смертельный миг…

Палец в перчатке коснулся клавиши с отрывистым, глухим стуком. Дрожа безмолвным страхом, она слилась с зовом флейты, в котором гремели тысячи труб.

Крупные капли дождя барабанили по старой вывеске, отвечавшей скрипом на удары ветра. Над летной школой "Моррис и Ко" сгущалась туманная дымка. Дождевой фронт шел с севера на юг, оставив на поле зеркальные пятна луж, вода в которых вновь бурлила после ночного затишья. В ангаре пахло сыростью и маслом. Пропеллер ветхого "Мустанга" отбрасывал причудливые тени на стены и пол.

Рэй Моррис, хозяин школы, приютившейся на окраине столицы, медленно провел тряпкой по гаечному ключу. Телевизор, устроенный на ящиках, работал из рук вон плохо: гроза сбивала сигнал, отчего черный костюм диктора казался бледным и сероватым, а галстук принял грязно-малиновый окрас.