Айзек Азимов - Установление и Империя

вскочил на ноги и был таков. Разъяренный охранник тщетно пытался пробиться через отнюдь не

благоволившую ему толпу.

Клоун постепенно продвигался по пляжу, иногда приостанавливаясь, но нигде не

задерживаясь подолгу. Собравшаяся было толпа рассеялась. Охранник удалился.

– Странный тип, – забавляясь, сказала Бейта, и Торан безразлично согласился с ней.

Клоун был уже довольно близко, и его можно было разглядеть. Его узкое лицо спереди

завершалось носом с широкими крыльями и мясистым, почти цепким на вид кончиком. Его длинные

тощие конечности и тоненькое тело, подчеркнутые костюмом, двигались легко и изящно, но

производили впечатление слепленных вместе по воле случая.

Один только взгляд на него вызывал улыбку.

Клоун как будто заметил внимание молодоженов к своей особе, так как остановился, проходя

мимо, и, резко повернувшись, приблизился. Его большие карие глаза уперлись взглядом в Бейту.

Она почувствовала смущение.

Клоун улыбнулся, от чего носатое лицо его сделалось только печальней. Изъяснялся он

мягкими, витиеватыми фразами, как говорят в Центральных Секторах.

– Используй я остроумие, дарованное мне добрыми духами, – произнес он, – я сказал бы, что

эта госпожа не может существовать – ибо какой человек в здравом уме примет мечту за реальность? И

все же пусть я лучше буду не в здравом уме и дарую веру своим восхищенным, зачарованным глазам.

Собственные глаза Бейты широко открылись. Она выговорила:

– Ого!

Торан рассмеялся.

– Ах ты, моя чаровница. Давай, Бейта, это заслуживает пятикредитной монеты. Пусть он ее

получит.

Но клоун одним прыжком подскочил ближе.

– Нет, моя госпожа, не ошибитесь во мне. Я говорил вовсе не ради денег, а из-за светлых глаз и

нежного лица.

– Ну что ж, спасибо, – и она добавила в сторону мужа: – Бог ты мой, не кажется ли тебе, что

солнце слепит ему взор?

– Но не из-за одних только глаз и лица, – тараторил клоун, мешая слова будто безумный, – но

также ради ума, ясного и твердого – и вдобавок доброго.

Торан поднялся на ноги, потянулся за белым одеянием, которое уже четыре дня носил

перекинутым через руку, и скользнул в него.

– Ну-ка, дружище, – промолвил он, – а не скажешь ли ты мне, чего тебе надо, и перестанешь

беспокоить госпожу?

Клоун испуганно шагнул назад. Его худое тело услужливо согнулось.

– О, конечно, я не хотел мешать. Я нездешний, и, хотя говорят, что способности мои

никчемны, я все же могу читать по лицам. За красотой этой госпожи скрывается доброе сердце, и оно

может помочь мне в моем горе, почему я и говорю так смело.

– Исцелят ли пять кредитов твое горе? – сухо спросил Торан, протянув монетку.

Но клоун не шевельнулся, чтобы взять ее, и Бейта сказала:

– Пусти меня поговорить с ним, Тори, – она быстро, вполголоса добавила: – Нет нужды

раздражаться на его глупую манеру разговаривать. Это просто такой диалект; наша речь, вероятно,

кажется ему столь же странной.

Она спросила:

– В чем твое горе? Не боишься ли ты охранника? Но он не тронет тебя.

– О нет, не он. Он – лишь дуновение ветра, вздымающего пыль у моих ног. Я бегу от другого,

который – буря, разбрасывающая миры и мечущая их друг на друга. Я бежал неделю назад, спал на

улицах и скрывался в городской толпе. На лицах многих я искал готовность помочь мне в нужде. Я

нашел ее здесь, – он повторил последнюю фразу беспокойным тоном, и в его больших глазах было

горе. – Я нашел ее здесь.

– Ну, – сказала рассудительно Бейта, – я бы и хотела помочь, но, в самом деле, друг мой, я едва

ли могу служить защитой от шторма, сметающего миры. По правде говоря, я могла бы…

На них обрушился взвинченный, громкий голос.

– Вот ты где, грязное отродье, мерзавец!..

То был пляжный охранник, бежавший к ним с огненно-красным лицом и оскаленными зубами.

Он сделал повелительный жест своим маломощным парализующим пистолетом.

– Держите его, вы двое, не давайте ему уйти, – его тяжелая рука упала на худенькое плечо

клоуна, взвизгнувшего от боли.

Торан спросил:

– Что он сделал?

– Что он сделал? Что он сделал? Ну что ж, ладно! – охранник полез в сумку, подвешенную к

его поясу, вытащил пурпурный платок, вытер им шею, и сказал с облегчением: – Я скажу вам, что он

сделал. Он сбежал. Об этом говорят по всему Калгану, и я бы узнал его раньше, будь он на ногах, а не

на верхушке своей птичьей головы.

И он встряхнул свою добычу в приступе веселья.