Георгий Гуревич - Человек-ракета

"Михаил Прокофьевич, - сказал я ему, - в конце концов, надо думать и обо мне. Вы представляете, в каком положении я окажусь, если когда-нибудь открытие будет обнародовано! Я не хочу быть посмешищем на весь мир. Я больше не выступаю".

"Ну что ж, - ответил старик с горькой усмешкой. - 0бидно, конечно, - я разочаровался в вас. Оказалось, я все-таки прав: современные студенты не любят науки. Ради науки можно пожертвовать самолюбием. Но если самолюбие вам дороже - воля ваша. Принуждать вас немогу, не имею права. Я закончу опыты над самим собой. Прощайте".

Я ушел, но через два дня возвратился. Возмушение улеглось, и жизнь показалась пустой и ненужной. Каждый день все это лето я вставал с мыслями об украиноле. Каждый день давал какие-то новые впечатления, переживания, факты, и я нес их Михаилу Прокофьевичу, чтобы обсудить, рассказать все подробнссти, обдумать условия нового опыта, внести в дневник подробности. За эти месяцы я из подопытного кролика превратился в сотрудника. Дело Михатила Прокофьевиоча давно стало и моим делом. Я вел записи, я заведовал печью. Мой уход действительно задерживал работу. Наконец, мне просто скучно было без ворчливого старика, его тесной каморкии, гудящей печи, гирлянд проводов. Я представлял себе, как Михаил Прокофьевич подводит черту под моим дневником, пишет: "опыты не закончены", "не закончены", "не закончены", как с усилием разбирает мои записи о работе сердца (этот отдел я разрабатывал самостоятельно), надкусывает палочку украинола. А можно ли ему принимать украинол? Ведь он старик, у него больное сердце. Открытие может погибнуть с ним.

В современной войне генератлы не ходят в штыки, генералов берегут. Михаил Прокофьевич был генералом науки. Он не имел права ставить опыты над собой. Я вернулся к работе, чтобы довести ее до конца, но на душе у меня было тяжело, и тяжелее всего было скрывать свою тайну от тебя.

И вот, в тот памятный день, когда я пришел звать старика на нашу свадьбу, он сообщил, что седьмого числа, через десять дней, доклад в Академии наук об украиноле. И я должен быть содокладчиком. Я опять подумал о тебе, Валя. Вдруг мне пришло в голову... Извини меня, но когда любишь, опасаешься каждой мелочи... Я подумал, что ты ведь не любила меня, пока я не был чемпионом. Имею ли я право жениться на тебе, ничего не рассказывая! Но Михаил Прокофьевич опять категорически запретил мне. Посвящать тебя в тайну до доклада, и я пришел к тебе. Пришел, чтобы отложить свадьбу под любым предлогом,.. Сказать, что уезжаю за границу, что хочу дождаться приезда матери. Но когда я посмотрел в твои глаза, я не смог заниматься увертками. И я спросил: "Валя, как бы ты относилась ко мне, если бы оказалось, что я не чемпион?" Ты сказала: "Уйди".

Вот и все. Я рассказал тебе все, что знаю. Может быть, я виноват, суди сама. Но мне кажется, я делал нужное дело, помогал большому открытию, и самое страшное - то, что открытие погибло. Конечно, я расскажу на заседании академии то, что сказал тебе сейчас. Это нужно сделать в патмять Михаила Прокофьевича.

- Нужно не это, - сказала Валя твердо. - Нужно приготовить украинол.

Игорь развел руками:

- Я слишком мало знаю, Валечка. Это невероятноо сложное соединение. Его химическое название занимало три строчки. Я помню только "гексозо" - в начале. А в конце -"теобромин диаминфосфат". Структурная форма была нарисована на двух страницах той тетради, которую передал мне Михаил Прокофьевич. Но тетрадь сгорела... И печь сгорела... И нейрорезонатор сломан... И создатель их замолчал навеки. Что же я смогу сделать один!

Но Валя знала, что возразить.

- Почему один? - сказала она. - А я? Я буду с тобой.

Они сидели с грустными лицами и грустными мыслями, но на самом деле были беспредельно счастливы.

28.

Прошло семь лет. Игорь никому не открывал своей тайны. Попрежнему к нему наезжали иностранные корреспонденты и, присочинив от себя втрое, помещали в газетах подвалы о непревзойденном, таинственном, нечеловеческом таланте этого русского самородка, гения беговой дорожки, который, как Демпси, как Морфи, сошел с арены, не изведав поражения.

Прошло семь лет. Семь лет Игорь и Валя складывали обгорелые обрывки, изучали уцелевшие журналы и этикетки, угадывали, пробовали, отчаивались, искали новых путей.

Семь лет прошло. Восстановлена печь, выпечена в инфракрасных лучах сургучеобразная пастила. Заново сконструирован нейрорезонатор. Валя сама опробовала средство, пройдя на лыжах сто двенадцать километров за семь часов, вопрос о промышленном производстве украинола будет разрешен в течение ближайшего года.