Майкл Муркок - Черный коридор

Вконец обессиленный идиотизмом ситуации, Сидней Райн был готов на все. Он кротко проговорил:

— Из-за шума телевизора я, по-видимому, ослышался. Вероятно, ты прав, и я прошу извинить меня.

Торжествующая усмешка искривила губы Джеймса, и он мстительно потребовал у старика попросить прощения у всех присутствующих.

Даже теперь кротость не изменила Сиднею Райну: скорее всего он понял, что в крови этого темпераментного человека бурлила отрава — а результат ее действия все они видели на экране. Поэтому его голос звучал ровно и спокойно, когда он снова заговорил:

— Простите меня и вы — все вы — за этот неприятный спор.

Вернувшийся из спальни в гостиную Райн стал невольным свидетелем разыгравшегося здесь скандала. Он обвел взглядом всех присутствующих — затем взглянул на экран телевизора.

Ему показалось чудовищным, что происходящее там уже больше не затрагивало его. Он перестал реально воспринимать действительность: возможно, что-то где-то и происходило, но не в этом мире, не с этими людьми… И были ли люди?..

Взяв пульт управления, Райн решил выключить докучную помеху, но ему внезапно показалось, что одним нажатием кнопки он выключит все — и останется единственным обитателем… чего?.. На это он не нашел ответа.

Его накрыла с головой — так, что даже померк свет, — волна отчаяния от собственного бессилия и никчемности. Бессмысленность, безнадежность и тщетность каких бы то ни было усилий сжали душу. Непривычный к молитвам, он воззвал к Всевышнему…

И тут пришло озарение. Он присутствовал при знаменательном событии в истории страны, даже скорее не страны, а всей Земли — истории, отраженной, словно в капле воды, в событиях этой ночи. Цикл замкнулся, цивилизация пала — и вновь воцарился первозданный хаос.

Сделав глубокий вдох, он нажал кнопку…

Откинувшись на спинку удобного надувного кресла, Райн смотрел фильм. Мерцание экрана, спокойное развитие сюжета и говор на незнакомом языке снимали напряжение и мягко убаюкивали. Выбирая среди множества программ иностранную киноленту, он, не отдавая себе отчета в этом, инстинктивно стремился именно к подобному эффекту.

Райн не получал удовольствия от положенных по графику часов отдыха — раздираемый кошмарами мозг напряженно работал и во время сна, не давая покоя истерзанным нервам. Часто даже не в силах вспомнить, что же ему пригрезилось, Райн поднимался в положенные часы измотанным до предела.

И теперь, забывшись в кресле, он — как ему казалось — обрел наконец желанную тишину; постепенно удары пульса перестали болезненно отдаваться в висках… человек погрузился в долгожданный сон…

Он опять в большом зале.

Тускло мерцает паркет.

Приглушенный свет — почти полумрак.

Это какое-то призрачное освещение — словно голубой лунный свет пронзает дымку тумана.

На стенах черные ленты.

И маски. В полутора метрах от пола.

Словно посмертные маски некогда живших… или живых? людей.

«Продолжаю полет…

Цель полета по-прежнему Мюнхен. Скорость чуть ниже скорости света.

Корабль летит на Мюнхен.

Я знаю, что я… наук — история наук — история наук…

Это правда.

Я хочу рассказать любому, кто захочет это узнать.

(Нет нужды говорить — некому говорить — это не имеет значения…) Продолжаем смотреть.

Вот только куда?»

Нет, это не посмертные маски — на тех если не умиротворение, то хотя бы примирение. Черты изображенных здесь людей искажены ненавистью, вожделением, жадностью.

С одной из масок на него глянуло лицо Джозефины — застывшее выражение безумия сделало его почти неузнаваемым. Здесь и Александр, его младший сын. Открытый рот со струйкой слюны и бессмысленные глаза говорят о слабоумии.

Какая-то замедленная музыка. Под нее невозможно танцевать — и пары просто топчутся на месте. Темп музыки постепенно стал еще медленнее — словно окончательно раскрутилась пружина граммофона, — танцующие почти остановились. Теперь видны их лица — лица весьма состоятельных людей, уверенных в себе и знающих цену всему на свете.

Выражение глаз не разглядеть — их скрывают круглые солнцезащитные очки. За высокими окнами притаилась ночь.

Музыка стихла окончательно.

Ее сменил барабанный бой. Сначала он едва слышен, однако грохот постепенно нарастает.

Но вот барабаны стихли. И вновь музыка — но это заупокойная служба.

Вновь возник приглушенный рокот барабанов. В какой-то момент к мелодии панихиды присоединился высокий, пронзительный крик. Возможно, это плакальщица голосит по усопшему…