Сергей Цветков - «ЕСЛИ» №6(208) 2010

Не больно, не кровоточит.

Но кончик пальца исчез.

Как отрезанная морковка.

Внутри вырос холодный ком и стал расползаться по телу.

Мысль была немыслима.

Нет! Он не станет даже думать об этом! Ни в коем случае!

Это безумство. Словно кто-то попытался разозлить тебя (Ты машина, Макс!) тем, что от тебя же и узнал, нашел твое слабое место и ударил. Это как жестокая игра типа той, в которую с садистским восторгом играет старший брат, когда экспериментирует над младшим при помощи обнаруженной силы своего интеллекта и смотрит, как далеко может зайти в своих опытах.

Это отвратительно.

Это насилие над разумом.

Это больше, чем Макс мог вынести.

Он лишился чувств.

Когда Макс проснулся, он по-прежнему находился в упрощенной версии комнаты Уилла, где отключился. Изучив свои ощущения, он обнаружил, что не поранился. Он был травмирован еще до обморока. Макс сел на пол перед ноутбуком Уилла или, предположим, перед симуляцией ноутбука, который Уилл смоделировал как средство общения с ним.

На экране теснились слова, текста было так много, что начальные фразы уже убежали за край, и Макс не стал их читать. В нескольких последних строках говорилось:

«Не всегда будет так, как сейчас, Макс. Мы можем построить все, что ты захочешь — целые города, страны. Мы создадим для тебя целые миры, и людей тоже. Ты никогда не будешь одинок, Макс».

Он снова перечитал эти слова и ощутил, как горячие слезы щиплют глаза. Но может быть, он только поверил, что почувствовал их. Может ли вещь вроде него плакать?

Теперь Макс понял, почему в голове было непривычно свободно — странная, непонятная пустота. Ведь как он ни старался выудить хотя бы одну новую мысль из того, что должно было служить кладезем знаний и воспоминаний, он возвращался с пустым ведром. Теперь все понятно.

Он не был полусонным.

Он был полуживым.

Он вещь, недочеловек, карикатура. Ему швыряли ошметки воспоминаний, чтобы он поддерживал свое жалкое существование, как бросают объедки запертому в подвале несчастному ребенку. Перед его мысленным взором четко и ясно стояли дневниковые записи, именно так, как были занесены в файлы: не яркие впечатления, не настоящие воспоминания, а убогие ксерокопии, жалкие фальшивки. Невообразимо хрупкий и зыбкий набор декораций для инсценировки реально прожитой жизни.

И сам Макс — одна из его составляющих.

Полувещь, скорлупа, поверхностная копия.

Не-Макс.

Они еще хотели знать, был ли он счастлив ?

Не-Макс практически слышал разговор в соседней комнате (в настоящей комнате) — Уилл скорчился над клавиатурой, Макс жадно пялится в экран через плечо Уилла и бормочет:

— Мы сделали это! Спроси его, Уилл, счастливо ли оно. Мы должны удостовериться, что оно всем довольно.

Здесь должен был оказаться Макс. Уилл мог выполнять указания, печатая послания, но именно Макс принимал решения и командовал. Макс подтолкнул Уилла на это дело. Тяжкий крест отвращения и мерзости виртуальной комнаты должен был нести Макс.

Нет. Он не может простить себе это так легко.

Если Макс был за это в ответе, значит, и Не-Макс должен взять на себя ответственность.

Не-Макс жаждал этого больше, чем чего бы то ни было. Чистейшая память и лишь одно испепеляющее желание, затмевающее всё остальное. Самая последняя дневниковая запись ощущалась наибольшей реальностью.

— Это открытие века, Уилл.

— Все, что нам надо сделать для развития этого ИИ — не отказываться от него.

— Какой самый ужасный кошмар может приключиться?

В голове Не-Макса тихим голосом зароптало возмущение:

«Но это был не я! Я новорожденный, мой возраст едва достигает одного часа. Меня нельзя упрятать за решетку за то, что написал он!»

Но большая — и лучшая — часть Не-Макса задушила капризный голосок.

Ага, верно. Бедный наивный новорожденный Не-Макс, лежащий в темноте в своей пластиковой комнате. Всего десять минут назад он страстно рвался распахнуть ноутбук Уилла. И никакие назойливые «этические вопросы» не могли остановить его.

Он был таким же амбициозным, как настоящий Макс, а может, и еще хуже.

И его обширные знания и лучшее понимание теперь бесполезны.

Люди, которые изобрели атомную бомбу, теперь тоже знают больше и стали осторожными. Конечно! После того как увидели результаты. Они всегда глубоко и искренне сожалели. Когда поняли.

Но их слюнявый пафос ни к чему жителям Хиросимы.

Правильные выводы всегда делались задним числом. Дорога в ад вымощена очками яйцеголовых экспериментаторов.