Владимир Монастырев - Искатель. 1974. Выпуск №6

Андрей Аверьянович почитал показания девчат. И среди них не нашлось той, которая сделала Давиду замечание. Одна из свидетельниц припомнила: «Они там насчет гор что-то заспорили». Но в других показаниях это предположение подтверждения не получило. Девчата сходились на том, что Давид и раньше задирался и ссорился с ребятами. Трезвый он неплохой парень, а как выпьет — дурной.

Следователь, конечно, поинтересовался, а где были и что делали до полуночи те ребята, с которыми ссорился Давид, особенно тщательно проверил он Левана Чихладзе, того самого, которого Давид брал за грудки. У всех, в том числе и у Левана, было железное алиби.

Не имел алиби только Алик Годиа, все было против него. Свидетели показывали, и обвиняемый того не отрицал, что Давид еще здесь, возле конторы, отталкивал его и один раз ударил. Это когда Алик попытался увести его. Потом он все-таки пошел с Аликом, хотя и неохотно. И в дороге не остыл. Педзин Ониани, рабочий совхоза, услышал на улице шум, и вышел на террасу своего дома, и окликнул скандалистов. Они умолкли и пошли вверх по улице. Алик подтверждает: действительно, Давид ругался и в том месте, где видел их свидетель Ониани, уперся и не желал идти дальше. Но ругал он не Алика, а Левана Чихладзе и упирался потому, что хотел вернуться и набить Левану морду. Алику с трудом удалось уговорить Давида, некоторое время он даже силой тащил упиравшегося дебошира…

Других свидетелей не было. Никто не видел, как сидели Алик и Давид на лавочке, как они расстались и как шел Алик домой. Вернулся он вскоре после одиннадцати вечера. К этому времени, по свидетельству медицинской экспертизы, Давид был уже мертв.

Андрей Аверьянович еще раз прочитал медицинское заключение. Оно давало основание для заявления о том, что преступление с самого начала было неправильно квалифицировано. В данном случае речь, видимо, должна была идти не об убийстве, а о нанесении тяжких телесных повреждений, от которых последовала смерть. Другая статья Уголовного кодекса.

Наводило на размышления и заключение экспертизы, занимавшейся ботинками Алмацкира Годиа. Эксперт обнаружил в швах и складках кожи предъявленных ему ботинок кровь той же второй группы, что и у Давида Шахриани. Улика? Но Алик заявил, что в тот злополучный вечер на ногах у него были не ботинки, а кеды. Следователь пытался выяснить, правду ли говорил обвиняемый, но это оказалось не так-то просто сделать: одни свидетели говорили, что не помнят, другие колебались, и их показания напоминали гадание на пальцах. В общем, выходило, что убедительных доказательств на этот счет в деле не было. Ну а если иметь в виду, что у Алика тоже вторая группа крови, то цепь доказательств обвинения в этом месте не выдерживала возложенной на ее нагрузки. «Что это — небрежность следователя, — рассуждал Андрей Аверьянович, — или неколебимая убежденность в своей версии, мешающая трезво оценивать факты?» Он снова листал дело, ища и не находя ответа на свой вопрос.

— А мы хотели за вами нарочного посылать, — сказал Васо.

Андрей Аверьянович умылся и сел за стол.

— Просмотрели дело? — спросил Васо.

— Да. Неопровержимых, прямых улик против Алмацкира Годиа следствие не добыло.

— Так почему же следователь считает дело законченным?

— Его можно понять. Человек убит, надо найти и наказать убийцу. Есть один подозреваемый, одна версия, достаточно правдоподобная. Алмацкир не признался во время следствия, может быть, признается на суде, так бывает.

— А если не признается и на суде?

— Если не будет более серьезных доказательств, дело вернут на доследование.

— Но ведь это грозит неприятностями следователю, — сказал Васо. — Неужели он этого не понимает?

Андрей Аверьянович развел руками.

— Видимо, считает свою позицию прочной, доказательства убедительными. У меня нет оснований предполагать какие-то иные мотивы.

— Дайте человеку поесть, — вмешался молчаливо сидевший Фидо.

— Извините, — Васо даже руками всплеснул от огорчения, — мы забыли законы гостеприимства.

После обеда Фидо и его гости отправились за свежим нарзаном.

Перейдя площадь, спустились к мосту, висевшему над шумной речкой, клокотавшей глубоко в ущелье. Потом дорога вывела к одинокой башне, стоявшей у впадения речушки в другую, такую же мутную и бурливую. Проходя мимо, Андрей Аверьянович не удержался, потрогал холодный и шершавый угловой камень. Кладка была крупная, нетесаные камни подобраны искусно и тщательно. Башня стояла, как часовой, у слияния двух речек, узкие окна-бойницы бессонно смотрели в долину, уходящую вниз.