А. Живой - Симфония

– Выпей, молодой-красивый, за здоровье дядюшки Сохо, – предложила цыганка, возникшая перед ним в сиянии своих красных юбок.

Монтуриоль выпил, поцеловал ее в губы и пошел дальше. Мимо бежали какие-то люди. Они дудели в дудки и били в барабаны. От этого грохота с хрустом лопались стекла в домах и падали с подоконников горшки с цветами. Миновав переулок, Монтуриоль свернул за угол и столкнулся нос к носу с полицейским. Тот внимательно впился в него глазами, словно припоминая, где он мог видеть это лицо.

– Полицейский, – произнес Монтуриоль, – на улице дождь.

Полицейский немедленно вытащил зонт и раскрыл его.

– Спасибо, мистер, – поблагодарил он, затем развернулся и побежал в сторону соседней улицы.

Добравшись, наконец, до нужного дома, Монтуриоль поднялся на крыльцо и постучал в дверь железной подковой, висевшей на двери вместо звонка. На стук дверь открыл юноша в тюбетейке.

– Здравствуй, Салям, – сказал Монтуриоль, – у тебя трава есть?

– Найдем, – ответил медлительный Салям, – заходи.

Монтуриоль вошел в дом и притворил за собой тяжелую дверь, издавшую протяжный скрип.

В комнате на обшарпанном диване сидел Черношварц. Рядом с ним поместился Шифер и маленький Епифан, в обнимку с тощим котом по кличке Мораторий. Маленький Епифан о чем-то горячо просил Черношварца, и тот уже почти согласился поверить ему на слово, но вдруг передумал и твердо сказал «Нет».

Мораторий мягко потыкался носом в епифановский подбородок, что-то промурлыкав ему на ухо. Епифан замолк и успокоился, словно получил все, что хотел. Оказавшись в комнате, Монтуриоль поздоровался со всеми и сел в кресло напротив дивана. Кот тут же спрыгнул на пол, подошел к нему на мягких неслышных лапах и, свернувшись клубком в ногах, сладко засопел.

– Любят тебя коты, – заметил Епифан.

– Меня все твари любят, – спокойно заметил Монтуриоль, – да и я их…

Несколько раз погладив разомлевшего кота по загривку, он вдруг обхватил его тонкую шею железными пальцами и сжал изо всех сил. Кот не издал ни звука, даже не дернулся, приготовившись быстро умереть, когда из него выйдет последний воздух. Затем Монтуриоль не торопясь, развернул белую кошачью морду к себе, словно желая посмотреть, как тот будет умирать.

– Ладно, живи киса, – передумал Монтуриоль и разжал пальцы, отпуская испуганное животное на свободу.

За это время Салям раскурил трубку, затянулся три раза, а потом передал Черношварцу. Тот бережно взял ее черное тело, поднося ко рту. Сделав три положенные затяжки, отдал трубку Шиферу, а сам откинул голову назад и закрыл глаза. Его широкое лицо выразило первую стадию блаженства.

– Кайф, – сказал Шифер и помотал головой.

Трубка пару раз прошлась по кругу и, дойдя до Монтуриоля, кончилась. Салям быстро набил новую, пустив ее обычным путем.

– Маловато, – высказался Черношварц спустя двадцать минут, высосав последний глоток едкого дыма из трубки и громко кашлянув, – не мешало бы добавить.

Сговорчивый Салям сходил на кухню и вернулся с алюминиевой кружкой в руках. В комнате запахло аптекой. Наабадяжив какую-то смесь, Салям протянул кружку Черношварцу…

Очень скоро небольшая комната заполнилась видениями. Крыша поехала у всех, даже у Моратория. Он громко визжал и носился за огромным белым котом, как две капли походившем на него самого. Шифер сидел в окружении обнаженных дев, которые пытались увести его куда-то далеко, но он все отнекивался и не хотел уходить от заветной алюминиевой кружки, в которой еще немного осталось.

– Я угол дома, – говорил себе Черношварц, лежа на диване и нервно дрыгая ногами.

– Я угол дома, – убеждал он себя, расчесывая грудь руками.

– Уйдите все, – вдруг сказал он наклонившимся над ним четырем высохшим старухам, – Я не знаю вас.

Старухи молчали. Тогда он вскочил и бросился на стену, пытаясь пройти сквозь нее. Но, сильно ударившись, сел на пол, обхватив голову руками, и заплакал. Старухи окружили его и гладили по голове, успокаивая. Но он все плакал.

Тихий Салям смастерил себе петлю, привязал веревку к крюку, на котором держалась люстра, и осторожно повесился. Его легкое тело стало раскачиваться, медленно поворачиваясь в такт скрипам перекрутившейся веревки. Но никто этого не заметил, все разошлись по своим мирам.

Раздобыв пятновыводитель, Епифан расцветил свои видения, и теперь они переливались всеми цветами радуги. Величавые павлины расхаживали перед ним по комнате, то и дело, распуская хвосты. В воздухе, словно в воде, блестящими косяками или по одиночке плавали тропические рыбы, перенесшиеся в комнату прямо с кораллового рифа. Шестигорбый верблюд стоял в углу возле вешалки, сверкая единственным глазом, и монотонно жевал.