Михал Айваз: Парадоксы Зенона

Одна из книг называлась «Король номадов». Действие происходило в морском городе – но был ли это другой морской город, а не тот, где жил астроном, или как раз тот самый, хотя и преображенный авторской фантазией, понять было невозможно. Этот второй морской город был построен из темного камня, посреди его водных площадей вздымались не скульптуры, а высокие стройные обелиски, конусообразные крыши были не выпуклыми, а вогнутыми; но главное его отличие от города, где жил астроном, состояло в том, что время от времени его посещали номады, морские кочевники, – это был народ, живший в маленьких плавучих обиталищах; иногда горожане не видели номадов месяцами, но в одно прекрасное утро их суда появлялись на окраинах города, они приплывали в лодках на рынки и продавали там редкую рыбу, безделушки, сделанные из кораллов и раковин, а также рогожки из водорослей, которые они сушили на плоских крышах своих плавучих хижин. Книга рассказывала о человеке, который провел у морских кочевников много лет и стал их вождем, хотя родом был из города и прожил там до двадцати восьми лет. Он работал настройщиком водного органа; каждый день он ставил в свою лодку аквариум с желтой рыбкой-камертоном и объезжал дома, куда его вызывали; он настраивал эти прекрасные, удивительно звучащие инструменты, приносившие радость не только своими звуками, словно рожденными в морских глубинах, но и тем, что в жаркие дни они освежали слушателей струйками воды, которые разбрызгивали верхушки их трубок. После работы настройщик отдыхал в своей комнате в узкой улочке, которая каждое утро превращалась в рынок; ближе к вечеру в просветах между домами появлялось солнце, и тогда он задергивал окно белой занавеской, но в комнате все равно было душно и сыро. Он сидел, свернувшись в глубоком кресле, и смотрел на тени, которые низкое солнце проецировало на белую занавеску, – тени покупателей, выбиравших товары, что были выставлены на лодках, и живо жестикулирующие тени продавцов; он слышал отрывки фраз и вдыхал смесь гнилостных запахов. Медленное течение воды заносило мусор с рынка в его дом; даже ночью, когда торговля прекращалась, у стен его комнаты покачивались фруктовая кожура и мятая промасленная бумага, и сладковатая вонь настигала его во сне. В игре теней на занавеске он иногда видел силуэты острых шапочек номадов и слышал резкий акцент, которым отличался их говор. Для него номады были колоритными куклами из театра теней; он не догадывался, что в книгах судьбы, спрятанных на морском дне в шкафу из розовых кораллов, написано, будто он проживет у них сорок лет и станет их королем.

Однажды он приехал настраивать орган в огромный роскошный дом. В гостиной он вышел из лодки и стал ждать хозяина. Чтобы скоротать время, он принялся разглядывать марины на стенах и бронзовые статуэтки, а потом открыл толстую книгу в зеленом переплете, лежавшую на низеньком столике, прочел в ней несколько строк – в них говорилось о какой-то женщине, которая у зеркала красила веки сиреневыми тенями, – и отложил в сторону. Скоро в гостиную на богато украшенной домашней лодке вплыла девушка с зелеными перстнями и заколкой из зеленых морских камней в черных волосах, их кончики дрожали на сквозняке, гулявшем по всем комнатам огромного дома. Это была дочь высокого королевского чиновника, которому принадлежало здание, и вся остальная часть книги описывала мучительную любовь настройщика к этой холодной и жестокой девушке: его блуждание морскими улицами, безнадежные попытки залить отчаяние вином в ночных заведениях, где высокие барные стулья вырастали из темной воды с игравшими на ней разноцветными пятнами света. Но это была самая слабая часть романа: автор здесь слишком сентиментальничал и к тому же переусердствовал с избитыми морскими метафорами и цветистыми сравнениями, в которых сложные предложения переплетались и свивались, как водоросли. И астроном просто пролистал эту часть книги, а со вниманием стал читать лишь тогда, когда добрался до описания одного жаркого полудня: не было ни малейшего ветерка, и тяжелый горячий воздух лежал на городе, точно жгучая паста, а отчаявшийся и униженный настройщик бесцельно плыл безлюдными улицами города и в перспективе длинного прямого проспекта вдруг увидел вдалеке на море несколько темных точек. Это были жилища номадов, которые в очередной раз направлялись в город. Он поплыл к ним по пустой улице, миновал последние дома города и спустя какое-то время очутился у плавучих островков, которые прежде никогда не видел вблизи; он смотрел на загорелых детей, играющих на террасах, на толстых мужчин, которые покуривали в тени веранд; в темном дверном проеме он заметил женское лицо под пестрым платком, низко опущенным на лоб. Он подплыл к одному из домов и поздоровался, мужчина – весь в татуировках, с огромными усами и золотой серьгой – кивнул в ответ. С того времени настройщик морских органов поселился у номадов и спустя двадцать лет стал их предводителем, морским шейхом. Когда они бросали якорь поблизости от города, он сидел вечером на террасе и смотрел на далекие дрожащие огни; иногда он отправлялся в путешествие по улицам, плавал по местам, где провел двадцать восемь лет и где теперь чувствовал себя чужим, и снова возвращался к своему плавучему жилищу. У книги было послесловие, в котором автор пытался доказать, что роман нужно понимать как мистическую аллегорию: настройщик, мол, является символом человеческой души, город представляет мир смысла, а поселение номадов – империю идей; однако это объяснение казалось астроному натянутым и неубедительным.