Михал Айваз - Парадоксы Зенона

«Я заметил, что тебя тут все любят, – сказал он. – Наверное, им будет не хватать тебя».

Высоко над ними посреди тьмы появилось неверное пятно розового света.

«Над водой восходит солнце, – сказала богиня, – тебе пора возвращаться».

Она проводила его до комнаты, попрощалась и обещала, что скоро снова придет за ним и покажет ему свой дворец.

Когда писатель дописывал эти строки, в Праге тоже светало. Он отпустил клавишу и позволил голубому свету скрыться под корпусом пишущей машинки, где он медленно угас. Писатель прикрыл усталые от ночного напряжения глаза ладонями. Заканчивалась всего лишь вторая ночь работы над его новой книгой. И все же время, когда он писал о проблемах неуравновешенного инженера, казалось ему давним прошлым или даже странным сном. Теперь он знал, что произведение, начатое позавчера, он будет писать еще долго. Все его тело было пронизано радостью, какой он до сих пор не знал, радостью, что приносила работа над текстом, смысла которого он совершенно не понимал и который, видимо, никакого смысла и не имел. Восторг, овладевший им, когда над освещенной голубым светом страницей он впервые за долгое время встретился с пустотой и ее настойчивым шепотом, продлился и превратился в тихое блаженство, озарившее каждый миг его жизни – и минуты, когда он не писал, и грязные заводи времени, где раньше владычествовала скука. Рождающееся произведение не покидало устойчивую форму, он не чувствовал необходимости разбивать и истязать язык, длинные фразы спокойно делились при голубом свете на множество второстепенных предложений и однородных членов; они разливались, словно океан по улицам, тротуарам и комнатам морского города, и, подобно тому как в сотнях разных заливов царил ритм одного прибоя, дальние части предложений были связаны между собой тонкими гармониями и неприметными симметриями. Однако он знал, что царство этого спокойного сияния форм, этого невероятного морского классицизма простирается над темной и зловонной бездной сумасшествия и отделено от нее лишь тоненькой перепонкой; случалось, что он замечал совсем близко в пробелах между словами оскаленные морды чудовищ. Знал он и то, что они когда угодно могут ворваться в его мир и разорвать прочные формы; и все же подстерегающие его опасные призраки не были страшны ему, он ожидал их прихода с улыбкой.

Незаконченный роман об инженере он засунул в ящик стола и так и не вернулся к нему. Каждый вечер он садился к пишущей машинке и на светящейся голубым светом странице позволял рождаться истории о человеке, который спасся после аварии самолета над океаном; он писал о посещениях им подводного дворца и о длинных разговорах с богиней, о возвращении от нее, когда в утреннем холоде он плыл по пустым водным улицам еще спящего города и в окнах домов и на подернутой рябью глади сиял оранжевый свет солнца, встающего над океаном. Он писал о долгих прогулках по улицам старого города, о разговорах с королем и мудрецами, о пикниках на море, о посещении театра, где играли старомодные морские трагедии, о любви астронома к молчаливой дочери королевского архитектора и о том, как он обнимал ее в комнате тихого дворца на окраине города, из окна которой была видна только океанская гладь. Днем писатель обыкновенно ходил по Праге, и порою случалось, что вечером и ночью его дневные встречи в причудливо измененном виде попадали в роман. Так ряд одноэтажных деревенских домиков, которые он нашел в Забеглицах, превратился в улочку в отдаленной части морского города, где на водном дворике у рыбьих садков, напоминающих кроличьи клетки, астроном встретился со старым жрецом позапрошлого бога, и в затхлой темной горнице, пропахшей трухлявым деревом, он слушал рассказы о божестве, которое ушло и которое уже почти никто в городе не помнит; здание пенсионной страховой кассы на Смихове превратилось в просторный дом, где находилась королевская налоговая инспекция, дом, в душных канцеляриях которого впервые появилась хищная рыба с острыми зубами, что могла залезть на скульптуру на высоту нескольких метров, – какое-то время эта рыба пугала жителей морского города; деревянная будочка кафе на пристани под железнодорожным мостом стала бистро на плавучей платформе на окраине морского города, где астроном одно время сидел почти каждый день, пил пиво из морских ресничек и смотрел на закат солнца. Иногда вещи, персонажи и события рождались из опечатки, которая появлялась на бумаге. Странно было, что все эти претворения случайного личного опыта в ткань романа вообще не ощущались как противоречащие осознанию того факта, что сам он – всего лишь инструмент для возникновения истории, живущей вне его своей собственной жизнью; напротив, случайные встречи и непредвиденные скопления букв точно приоткрывали щели, дающие возможность увидеть сквозь них страницы таинственной книги, которую он должен был написать на своей машинке.