Уильям Тенн: Шоколадно-Молочное Чудище

— Это не я придумал — она, — объяснил Злыдень, пролезая сквозь пол. — Все, что здесь есть, она придумала. Наверно, увидела когда-то в будке ночного сторожа. Ну, я для нее и есть что-то вроде ночного сторожа, вот и получил, что имею. Но главное — бутылка, слава тебе господи. Картинки — это хорошо, конечно, но бутылка... бутылка...

Он снова протянул ее Картеру, но тот покачал головой. Они уселись в кресла, которые тут же перекосились под ними в разные стороны. Черт возьми, подумал Картер, я ведь определенно видел его прежде. Но где?

— Давай, Мак, глотни. Из всего того, что девчушка здесь устроила, только это и хорошо — пьешь, а бутылка не пустеет. Так что у меня не убавится, а тебе полегчает. Если тут не пить, то начнешь разговаривать сам с собой. А какой в этом толк, сам понимаешь.

Картер подумал-подумал, счел этот довод веским и хлебнул еще. Пойло обжигало, как и в первый раз, но эффект алкоголя сейчас оказался сильнее, и мерзкий вкус как-то притупился. Он вздохнул и сделал новый глоток. Ничего не скажешь, теперь мир вокруг — даже несмотря на то, что это был мир Дороти, — смотрелся лучше.

Он вернул бутылку своему новому знакомому, внимательно разглядывая его. Если подумать, такому типу здесь самое место. Почему они называют его Злыднем?

— Давно ты здесь? — спросил Картер.

Злыдень пожал плечами и устремил поверх бутылки рассеянный взгляд.

— Может, год. Может, два. Как тут посчитаешь? Иногда один день зима, а назавтра уже лето. Даже щетина у меня не растет с тех пор, как я здесь. Мне кажется, что прошло много-много лет. Хуже двигаюсь, все хуже. Ты не представляешь, Мак, как мне бывает плохо!

— Совсем плохо? — с сочувствием спросил Картер.

— Совсем? — Злыдень выразительно выкатил глаза из красных, опухших век. — Не то слово. Я вылезаю отсюда и пугаю этих детей всякий раз, когда она пожелает. Может, я хочу спать или у меня что другое на уме, не важно. Дороти посылает мне мысль: «Поднимайся и начинай пугать». Я все бросаю и начинаю пугать. Раздуваюсь — ну, ты меня видел, — кричу, стучу ножами, а потом снижаюсь. Дети вопят: «Дороти, спаси нас!» — и она начинает разносить меня. Что значит «разносить»? Кричит: «Пиф! Паф! Бим! Бом!» — и шлепает меня... так, понарошку, сюда, сюда... куда ей вздумается. За то, что я пугаю детей! Не важно, что это не я придумал. Я ведь просто делаю то, что она заставляет.

— А сопротивляться не пробовал? Отказаться? — спросил Картер. — Что бывает, если ты говоришь «нет»?

— Мак, сказать «нет» просто не получается. Все здесь происходит так, как она хочет. Если у нее зуд, ты чешешься. Если у нее сопли, ты вытираешь нос. Как только я ее ни обзывал, но вот прошло время, и — веришь ли, Мак? — я не помню ни одного прозвища. Пытаюсь вспомнить что-нибудь похлеще и не могу. Она просто Дороти, так и зову ее. Понимаешь, что я хочу сказать? Все здесь, как она хочет, даже у тебя в голове. Если будешь слушаться, получишь хоть какую-то свободу действий. Но если нет — все будет только по ее, и чем дольше ты здесь торчишь, тем больше.

Картер со страхом припомнил, до какой степени ему не хотелось играть в мяч и как послушно он это делал. Хуже того, он начал рассказывать эти дурацкие сказки вместо того, чтобы запротестовать, как он хотел. И что еще хуже — уже какое-то время он ни разу, даже мысленно, не называл ее Шоколадно-Молочным Чудищем! Он думал о ней и обращался к ней только как к Дороти.

«И чем дольше ты здесь торчишь...»

Он должен выбраться отсюда, должен найти способ уничтожить этот мир, причем — быстро.

Злыдень снова протянул ему бутылку, но Картер нетерпеливо отмахнулся. Бежать, выбраться отсюда — вот что прежде всего, а для этого ему нужна ясная голова. А иначе мир мечтаний Дороти медленно засосет его и психологически, и физически, и даже его мысли станут лишь странной версией того, каким он кажется ей, и он угодит в ловушку, завязнет тут, словно муха в янтаре, и станет воплощением ее представлений о Приличном Человеке.

Приличный Человек! Его передернуло. Ничего себе способ провести весь остаток жизни! Нет, сейчас, пока он еще более-менее остается самим собой, Картером Брауном, пока не угасло его сознание удачливого молодого руководителя, в реальном мире занимающегося мотивационным анализом, — именно сейчас самое время бежать отсюда.

Реальный мир. Определение не хуже любого другого. Картер никогда не был мистиком, а фрейдистом делался только тогда, когда этого требовала ситуация. Его кредо выглядело предельно просто: все, что существует , реально. Значит...