Наталья Иртенина - Праздник синего ангела

- Паша, ты безнадежно отстал от жизни. Не вылезаешь из своей берлоги по неделям. Они уже пачками шныряют. А трупы тоннами считают, - Лева подал голос из машины.

- Почему тоннами?

- Чтобы точно рассчитать, сколько вредного синюшного вещества они выпускают при сжигании в атмосферу.

- А для чего им это?

- Для экологической полиции. Чтоб штрафы не переплачивать.

- Бред сумасшедшего.

- А ты поверил? - Лева злорадствовал. Семен ухмылялся. - Наивная душа, хоть и сбежал из Москвы.

- Ну, погоди, Гаврила, - Ковригин изобразил оскорбленную невинность и до самого гаража не произносил ни слова.

В "хламовнике" как всегда царила полутьма: хилая лампочка на потолке откровенно не справлялась со своими обязанностями. Поэтому дверь оставили открытой. Семен жестом фокусника, демонстрирующего распиленную женщину, откинул с мольберта покрывало. Минут на десять в гараже повисло красноречивое молчание.

На картине был изображен глаз. От окружающего фона его отделяли два века, но без ресниц. Фоном служило черное небо открытого космоса с яркими точками звезд. Но при долгом всматривании в изображение, небо превращалось в морскую пучину, а звезды в светящихся рыбешек, собравших солнечный свет на поверхности моря и теперь освещавших им свое жизненное пространство в придонной вечной мгле. Глаз жил своей жизнью в этой вечности: он не оставался все время неподвижным, но через несколько минут рассматривания начинал медленно колебаться и мерцать. От него исходило какое-то трудноуловимое властное требование, укор кому-то или чему-то. Из глубины зрачка изливались беспредельность и вечность мира.

Ковригин долго морщил лоб, пытаясь определить и сформулировать выражение глаза. На Коммерсанта изображение подействовало не столь философично, скорее - более действенно. Он отошел сначала в один угол гаража, затем передвинулся к двери, наконец, подпрыгнул, ухватился за прикрепленную к стене перекладину и подтянул к ней ноги. Оказавшись перед картиной вниз головой, он несколько секунд рассматривал ее, не замечая, что из карманов сыпятся на пол и в банки с краской монеты, денежные купюры, ключи, какие-то бумажки и другой мелкий карманный мусор.

- Ты в отличной спортивной форме, Лева. Только что ты хочешь сказать своими телодвижениями? - Семен ждал оваций и одобрительных отзывов.

- Смотрит. Он смотрит на меня. И как будто. Угрожает. И не только мне. Всем, - Лева от волнения перешел на телеграфный стиль. Он уже спустился на землю и подбирал свои карманные пожитки.

Верейский не скрывал удовольствия:

- Именно, Лева. Это Око мира, всевидящее и непрощающее.

- Недреманное око, - пробормотал Гаврилин. - А наказывать оно может?

- Может. Если захочет.

- Мистика какая-то, - Коммерсант суеверно передернул плечами. - Силы зла не дремлют...

- Пашка, а ты что молчишь?

- Думаю, ты прав. Такое может и наказать. Но не только за гадости людские - и за любовь тоже. Вообще за все, - он еще раз взглянул на глаз и продолжил: - Мне почему-то кажется, что его зрачок - это черная дыра, засасывающая все в себя и соединяющая этот мир с каким-то другим. Антимиром, что ли. Или, наоборот, сверхмиром.

- Сема, ты, пожалуйста, не обижайся, - начал с предисловия Лева, - но я тебе прямо скажу. Либо в тебе поселился дьявол, либо... либо... - он не нашелся, что поставить в один ряд с дьяволом, и мрачно спросил: - Совесть у тебя есть, Художник?

Семен ухмыльнулся и в этот момент стал действительно немного похож на черта:

- У одного японца я прочитал гениальное определение творческой личности: "У меня нет никакой совести, даже совести художника. У меня есть только нервы". Вот тебе и весь дьявол... Что-то в горле у меня пересохло, он вопросительно посмотрел на Коммерсанта. - Лева, а не зарулить ли нам в какой-нибудь кабак, отметить сделку?

- Какую еще сделку?

- Так я продал душу дьяволу или не продал?

- Продал, душегуб. Только он тебя озолотить забыл за это. Ладно, поехали, я плачу.

* * *

"...зачем я все это пишу? Для кого? Слово себе давал не писать больше ни строчки, ни даже полслова. Нашел-таки лазейку: дневник завел. "Хроника событий города N времен синей эпидемии"!!! Да кому это нужно???

"Каждый пишет, как он дышит"?!

Писать - значит отдавать себя на растерзание. Идол всех писателей читающая и скучающая публика, которую надо развлекать и кормить собой. А она вольна казнить или миловать, и в любом случае будет сладострастно препарировать мой мозг, мою душу, тянуть из меня жилы и нервы и пить мою кровь...