Наталья Иртенина: Праздник синего ангела

Но они будто не желают знать этого. Живут словно в забытьи, работают как заведенные механические игрушки. И все время боятся, что кончится завод. Веселятся и горюют без единой мысли в голове. Они не знают, кто они и что они, и хотят только одного - жить-жить-жить. Даже радуются и отплясывают на свадьбах, когда вокруг - море трупов. Я видел их веселые, беззаботные лица - о чем они все думали на этой свадьбе? О будущем, которого нет?

Неужели они не видят, что обречены..."

* * *

Он пришел к ней с утра, в будний день. В клинике узнал, что она сегодня выходная и поехал к ней.

Начало октября - осень дарит последние в году тепло. Но синее небо смотрит холодно и уже безразлично к тому, что живет внизу, на земле. И только солнце почти как летом балует своим еще горячим и ласковым вниманием.

У него не было никаких определенных намерений, никаких готовых решений - он и сам не знал, зачем едет. Ему просто хотелось увидеть ее, ее глаза, услышать ее голос. Он не думал о том, как она примет его, непрошеного гостя - он знал только, что ему обязательно нужно ее видеть.

Таисия была дома. Когда она открыла дверь, Ковригин облегченно вздохнул.

- Павел?

- Тая, я... - он не знал, что сказать ей, как объяснить свой приход. Я узнал ваш адрес в клинике, - он мучительно подыскивал слова в свое оправдание.

- Пожалуйста, ничего не надо объяснять. Я рада вам. Проходите. Ирочка сейчас в школе, я одна дома, - она впустила его в полутемную прихожую.

На ней было легкое домашнее платье темно-голубого цвета, длинный ряд пуговиц спускался от груди до самого низа. Волосы наскоро собраны сзади: один взмах руки - и они плавно рассыпятся по плечам. Глаза смотрели на гостя с затаенной радостью и осторожной выжидательностью.

- А я как раз свежий чай заварила. И пирог еще остался. Проходите в комнату, я сейчас все приготовлю, - она хотела убежать на кухню, но Ковригин остановил ее.

- Тая, вы знаете, я... - только теперь она заметила, что с ним что-то случилось. Он был как будто растерян и подавлен, под глазами обрисовались круги от бессонных ночей, в голосе звучала усталость. - Я был там, в тот день... Когда убили Николая Алексеевича и того человека. Я все видел... И не мог ничего сделать... Это было отвратительно...

Она все поняла.

- Павел, успокойтесь, Павел, пожалуйста. Вы ни в чем не виноваты, вы не могли остановить толпу. Боже мой, - она умоляюще смотрела на него, почему вы вините во всем себя. Это не зависело от вас. Вы не должны мучить себя.

Он стоял перед ней - усталый и разбитый, - смотрел на ее сомкнутые руки и почти не слышал ее слов. Но интонации ее голоса действовали на него как успокаивающее и обезболивающее средство.

- Паша! Посмотри мне в глаза, - она неожиданно и как-то вполне естественно перешла на "ты". - Ты видишь, я тебя ни в чем не обвиняю. Ты ничего не мог сделать, - она взяла его за руки и не отпускала до тех пор, пока не увидела, что ее слова услышаны и поняты им.

И тогда смутилась. Она опустила глаза и разжала руки. Они молчали и незаметно для самих себя сближались, пока не коснулись друг друга губами. Когда это случилось, он крепко обхватил ее за талию и за плечи. И долго, очень долго целовал. Одна рука его потянулась к ее волосам, и вот уже они легли на ее плечи упругим, волнистым и мягким водопадом. Он вдыхал их пьянящий аромат и чувствовал, что теряет голову. Поцелуй еще длился, когда она осторожно начала расстегивать его рубашку. Он ощутил кожей приятную прохладу ее нежных рук и взялся за пуговицы на ее платье...

* * *

"...мгла и свет. Мы погружаемся во тьму и летим как мотыльки на свет ярких ночных фонарей. Что это такое, я не знаю. Наверное, это и есть жизнь. Маленькая, пушистая и резвая белка, которая живет на кладбище. Шаловливая и неуловимая, как ветерок.

Это вечный город обреченных..."

8 - 27. 8. 99.