Александр Тесленко: Запрограммированное счастье: Триптих

— Хорошо, профессор. Но разве вас не интересует мое мнение об этом эксперименте?

— Нет, не интересует. — Майкл Арм пренебрежительно и самодовольно усмехнулся.

— Но разрешите все же сказать?

— Почему бы и не сказать, Клитоцибер. Говори.

— Вы плохо кончите, профессор.

— Что ты имееешь в виду? — громко рассмеялся биолог.

— Я лишь исполнитель ваших планов, но когда я думаю о смысле ваших исследований, профессор, я чувствую, как мною овладевает что-то такое… А когда кибер не может чего-то понять, тогда он начинает думать о коэффициенте Ир. Не спрашивайте, профессор, что это такое. Я не знаю. Мы, биокиберы, назвали этот фактор коэффициентом дельта Ир. Возможно, это предчувствие каких-то действий, противоречащих классической логике, Первичной программе. Это может быть и болезненным желанием вмешаться в жизнь людей. Я работаю с вами не первый год, профессор, и желаю вам лишь добра, но люди создали нас, биокиберов, чтобы мы постоянно напоминали о…

— Хватит, Клитоцибер. Ты мне надоел. Нам обоим нужно хорошенько отдохнуть. — Биолог массировал правой рукой грудь в области сердца, которое начало в последнее время беспокоить, несколько раз глубоко вздохнул и продолжил после паузы: — Иди, отдыхай. Не желаю выслушивать твои осточертевшие поучения. Без тебя хватает забот.

Клитоцибер стоял, скрестив руки на груди, смотрел на профессора с немым сожалением, как на несчастную ники, лежавшую сейчас с прокушенным горлом на дне клетки.

Еще вчера не поверил бы, если б ему сказали, что сегодня его сознание затмится безотчетным желанием вмешаться в людскую жизнь.

Он был еще совсем молодым биокибером, и окружающий мир был для него продолжением понятного и интересного урока в просторной аудитории комбината биокибернетики.

Он знал, что могут иногда наступать минуты, когда кибер в состоянии почувствовать себя человеком. Об этом им говорили на комбинате. А позже он слышал от старых биокиберов о минутах, когда появляется внезапное желание стать вершителем чужих судеб.

И вот эти минуты настали для него впервые.

Биокибер Гиднум стоял перед стеклянной перегородкой, а за ней — люди вокруг операционного стола. Операция длилась уже второй час.

Три месяца назад Гиднума направили на работу в Инканский исследовательский центр по изучению проблем долголетия. Эти первые месяцы его обязанности были несложными — всего лишь техническое обеспечение операций. Его еще не допускали к участию в экспериментальных работах, в научных разработках. Он был обыкновенным кибером-исполнителем, от которого, однако, зависело многое — жизнь людей.

Гиднум смотрел на человека, скрытого под зелеными стерильными пристами, за цветным переплетением проводов от датчиков, за сигнальными телекариусами мониторов, за фигурами хирургов, тоже в стерильно-зеленом, похожих поэтому на древних сказочных крокодилов.

Смотрел на человека, жизнь которого зависела не только от людей, чьи контуры искажало толстое стекло перегородки, но и от него, биокибера Гиднума.

Он понимал: его состояние, выражаясь человеческими терминами — болезненное, и пытался сообразить, в чем причина нараставшего внутреннего протеста в нем.

Всеми силами старался избавиться от возникшего предчувствия, но все ощутимей ему казалось, что человек, скрытый от него зелеными пристами, должен… умереть.

Каждая клетка его биокибернетического существа мучительно напряглась в борьбе с этим ощущением, со страшной мыслью, что человек этот не достоин жить дальше. На мгновение засомневался — может, на него воздействует возбужденное эманационное поле кого-то из хирургов или биокиберов операционной прислуги? Но нет… Вон Николиан Бер, глава Центра проблем долголетия, уже старый, сухощавый, как ножка тразона. Быстрый и неуемный в своем гневе и своей доброте. Знал, что Николиан Бер — не ангел, но чувствовал малейшие побудительные мотивы его желаний, иногда даже угадывал зарождение фантастических научных прожектов в голове ученого. Ни разу за последние три месяца эманационное поле Бера его не раздражало. Вот Тихон Раст с блестящим ланцетом склонился, напряженный, как демпфер модулятора, вглядываясь в понятное до мелочей внутреннее содержимое человека. Слева — Антон Верес, молодой ученый. За ним — перфузиолог Максим.

Гиднум знал их не первый день. Но кто же из них стал причиной его болезненного беспокойства?

Гиднуму хотелось распахнуть прозрачные пластиковые двери, подойти поближе к операционному столу, чтобы все понять. Но сделать этого он, понятно, не мог. Обязан зорко следить за показаниями датчиков, показаниями центрального монитора. И потому оставалось лишь гадать — в чем вина человека, такого маленького, безмолвного и недвижимого, находящегося сейчас в полной зависимости от мониторов и газопроводов, и еще от множества разных приборов? Может, он сам виновен в чьей-то смерти? Может, проводил опыты, вопреки статуту человечности?