Аскольд Якубовский - Черная Фиола

Он не норовил пользоваться, денег у него было предостаточно. Генка не отказывался от любой работы: делал плакаты, вывески. Работал он грубо, но с невероятным приложением энергии.

А еще крутил любовь с Надеждой. И не замечал этого из всех коридорных жителей только Петр.

Пожалуй, главным талантом брата и было умение не замечать того, что известно всем.

Он, Жогин, ненавидел Генку за Надежду, за то, что она ждет и дверь ее не закинута на крючок.

Этого он Генке не простит никогда, и брату - тоже. Ну, а брат? Есть же какие-то границы святости! Или невнимательности к другим. Тогда ты или холодный эгоист, или дурак. Петр не был ни тем, ни другим. Может, он побаивался Генки?.. Нет, скорее, если судить по взгляду, жестам, голосу, самому разговору, он жалел его.

А за что? Этот "художник", малюющий вывески и плакаты и уже лет пятнадцать безнадежно мечтавший дать картину на городскую выставку, был здоров, как лошадь. Бицепсы для человека, работающего легкой кистью, а не молотом, он имел потрясающие. И развивал их далее, по утрам выжимая двухпудовые гири.

...Генка пил водку и кричал:

- Мы, художники, все ощущаем не так, как вы. У нас иная мораль.

Нехудожников, в частности токарей по металлу, он презирал.

Петр и Генка сидели друг против друга. У Петра в стакане светился невыпитый портвейн. Генка же все подливал и подливал себе. Он выпивал, закусывал корочкой, протягивал руку и брал кусок ветчины или сыра. Затем опять отламывал корочку, солил ее и все это умудрялся делать, не отрывая взгляда от Петра.

А тот чертил на клеенке спичкой фантастического зверя и помалкивал. Жогин смотрел на него, на его поджарую фигуру. И ухмылялся, прикрывая рот ладонью, Оба казались ему выжившими из ума стариками, обоим было за тридцать лет.

- Возьмут твою картину на выставку, - успокаивал Петр.

- Ага, на осеннюю... (Генка уже лет пять говорил о картине, которую он напишет для городской выставки. Она всех поразит, всех, так он уверял.)

- Я и колорит продумал, и сюжет. Цвет глинисто-ржавый, суровый. За размером я не стану гнаться, большой формат мне не позволят дать. Сволочи! Завистники... Дам пятьдесят на восемьдесят.

Затем он бледнел и пристально глядел на Петра. С подозрением. При этом челюсть его выдвигалась вперед, словно он собирался драться. Но Генка не дрался с Петром, а выпивал еще рюмочку.

- Возьмут не возьмут, мне все равно. Поговорим о тебе.

- Да о чем же говорить? - тревожился Петр.

- А вот о чем... Знаешь, кто ты? А? Ты бледная, маленькая, ничтожная бездарность. Это бы я тебе еще простил. Но ведь в тебе ни красоты, ни силы, ни грамма горячей крови. А та дура... Жить надо, мять, хватать жизнь. Рядом женщины, сотни их, тысячи, а ты один. И будешь один! - с непонятным озлоблением пророчил Генка.

Петр глядел на него внимательно и грустно.

- Вокруг тебя мир, широкий и красочный! Уехал бы, что ли, куда. А ты прилип, ты сидишь на месте, как поганый гриб!

Это был еще один талант Петра: он ни разу не прогнал Генку, терпеливо слушал его бред. А иногда кивал чему-то.

Генка пьянел. Он выпячивал подбородок, предлагал меряться силой, бороться, обещал перекусить зубами толстый гвоздь.

- Гвоздь!.. Дай большой гвоздь!..

Петр молчал, а Жогин поддразнивал, говоря:

- Слабо перекусить.

- Ты... мне... не веришь?..

- Не-а...

Шея Генки багровела и раздувалась. Жогин смотрел - эту шею обнимает Надежда. Что она нашла в нем?

Однажды Генка предложил испытать его силу, ударив палкой по животу.

- У меня во как развит брюшной пресс, - хвастал он. Петр отговаривал, но они с Жогиным ушли во двор. Генка взодрал рубаху, оголив живот отличной лепки, голый, без единого волоска, живот бесстыдника.

Жогин отыскал палку подлиннее и ударил по скульптурному животу с полного плечевого разворота. Хватил со всей силы - гулкий звук прошел по двору.

Генка выдержал удар, только постоял секунду, выпучив глаза. Потом зарычал и рванулся к Жогину - схватить! Но тот побежал. Когда пошла мостовая, японским приемом Жогин кинулся в ноги Генке.

Тот грохнулся на булыжник.

Было приятно смотреть, как он распластался. Жогин хохотал за углом, а Генка поднимался по частям, как тракторная гусеница.

"Самурай", - обозвал его Генка, явившись восемнадцатого. Но к Жогину стал относиться с предупредительностью. Тот ликовал - боится?..

- Паршивец, - говаривал Генка. - Подлый сын подлого отца. Вообрази себе, Петр, какие благородные желания шевелятся в его сердце. 18

Петр женился. Он, которому подходит название "сморчок", имел женой самую красивую женщину. Рядом с ней Жогин всегда ощущал себя каким-то - с выеденной каемкой.