Михаил Ишков - Заповедник архонтов

Подводная лодка?..

Эта мысль едва успела мелькнуть в сознании, как стражи, приподняли меня и сунули в люк, где чьи-то крепкие руки приняли меня, помогли приземлиться на прочный, судя по твердости, металлический пол. Здесь кто-то почесал меня по плечу, помог снять накидку. Я оказался в пронизанной отсветами мерцающих приборных циферблатов полутьме. Рядом, за переборкой, ненасытно и откровенно чавкал помповый насос. С другой стороны доносился лишающий веры в надежность этой посудины скрип и тихое ритмичное скрежетание. Меня повели по проходу, предупредили — держи голову пониже. Через десяток шагов вновь остановка, опять предупреждение — осторожно, порог. Я, высоко поднимая ноги, перебрался через препятствие, руками ощупал боковые металлические ребра. Наконец мне надавили на плечи и предложили сесть.

Я сел, огляделся, на ощупь проверил пространство вокруг себя. Позади обнаружилось что-то вроде широкой лежанки, упиравшейся в шершавую стену. В следующее мгновение вспыхнул свет — скорее брызнул, — ослепил, заставил зажмуриться.

Когда я открыл глаза, обнаружил себя в узкой, вполне земной каюте. Над овальной металлической дверью полушарие светильника в проволочной оплетке, на противоположной стене опущенная и схваченная винтом столешница. Напротив, на второй откидной койке расположился плечистый губошлеп в рельефных, прикрывающих грудь и живот, металлокерамических латах. Броня была покрыта искусной гравировкой, но у меня уже не было сил присматриваться к изображению. Руки незнакомец сложил на груди. Под латами проглядывала рубаха, сшитая из того же металлизированного материала, из которого была изготовлена накидка. Голову прикрывала крупноячеистая металлическая сетка — что-то вроде кольчужного капюшона. Удивительным показалось, что густые пушистые перышки на его голове были уложены на косой пробор. Нос орлиный, и, не в пример другим губошлепам, губы тонкие, вычурно изогнутые. Даже при ярком свете его аура была размазана по объему и представлялась неким переливающимся цветастым облачком, в котором с трудом угадывались чакры.

Некоторое время незнакомец с откровенным недоверием рассматривал на меня, потом сложил руки на груди и сказал.

— Значит, ты и есть знаменитый знахарь, который рассказывает небылицы и награждает людей видениями? Как же тебе это удается? — он сделал паузу, потом неожиданно спросил. — И зачем?..

Не дождавшись ответа, представился.

— Неемо, командир этой посудины, славный первого разряда.

Я не удержался, отпрянул, потом принялся отчаянно чесаться.

Вот так совпадение! Черт знает во что поверишь, когда за тридевять земель, в тридесятом царстве неожиданно встретишь капитана таинственной подводной лодки, которого к тому же зовут Неемо. Но совпадение ли это? Я даже вздрогнул — неужели кто-то из губошлепов мог проследить историю моего появления на этой перегретой планете от самого истока?

Неемо не спешил заводить разговор — внимательно приглядывался ко мне. В мои мысли он даже не пытался проникнуть: как и все прочие губошлепы, в сверхчувственном отношении капитан был совершенный ноль, однако он имел представление о том, что мозг не есть сокровенная тайна и при особом умении можно проникнуть в сознание. Ментальная защита осуществлялась за счет спецкостюма.

— Так и будем в молчанку играть? — наконец подал голос Неемо.

— Спать хочу! — буркнул я и зевнул.

— Что ж, отдыхай, — почесался капитан. — Завтра у тебя будет трудный день.

— Сказал бы, мил человек, куда меня везут? — уже устроившись на откидной койке, робко спросил я.

— Скоро узнаешь.

Капитан вышел. Свет в каюте погас.

Час от часу не легче! Лихо завернули. Скоро узнаешь — вот и весь разговор. С какой целью меня поместили на глубину, упрятали за толстой броней? По-видимому, славные решили любой ценой докопаться до тайного канала, по которому неведомый враг передает мне инструкции.

Вот чего я понять не мог, почему старцы вели себя со мной с такой щепетильностью? Кем они являлись, я не знал, но власти у них было предостаточно. Они полагали, что всегда успеют расправиться с нелепым, неявно завербованным горцем? Или в их новой, веками складывавшейся «технологии жизни» сохранился некий императив, безусловный поведенческий запрет, пересилить который хорды были не в состоянии? Благоговение перед создавшей их силой было намертво впечатано в наследственный аппарат? Этакий никогда несминаемый архетип «грозного отца», против которого можно бунтовать, с которым можно сражаться, но оскорбить, презирать, нанести ему обиду, совершить какое-нибудь кощунственное деяние, тем более святотатство, было невозможно. Может, потому славные рассматривали войну с архонтами или их наследниками как бессмысленный, но возвышающий подвиг.