Михаил Ишков - Заповедник архонтов

Когда приказ о временном освобождении был зачитан в камере, заключенные возликовали. Особенно возбудился Тоот, которому не давал покоя вопрос о принципиальной возможности создания цельной внутри и разделенной снаружи конструкции, увиденной им во сне. Он без конца обсуждал этот вопрос с Эттой. Я попросил не приставать ко мне с этим бредом. Тоот сначала даже обиделся, заявил, что раз он сам видал во сне подобное сооружение, значит, оно существует.

Мне стало грустно — прогресс воочию являл свой оскал. Я недоумевал — кем и когда был рожден миф, что все, что добрый поселянин увидит во сне, непременно должно сбыться наяву? Это же глупейшее суеверие, однако сколько я не пытался сбить губошлепов с этой абсурдной мысли, все было напрасно.

В назначенный день все заключенные с утра повалили на пристань, чтобы поскорее добраться до столичного поселения. Уже издали, когда мы толпой поднялись на галерею, было видно, как в городе, над двух- и трехэтажными домами, подняли флаги. День выдался ветреный, ясный. Фрекки и Лераад — хранители Дьори — сияли в бирюзовом, исчерченным едва заметными цветовыми полосами, осеннем небе.

Я двигался в толпе заключенных, вертел головой, пытаясь разглядеть окружавшие меня башни и стены, в которых там и тут были прорезаны удлиненные окна с двумя полуокружьями наверху. Смыкавшиеся части дуг удлинялись книзу и расширялись в форме ласточкиного хвоста. В одном из окон я заметил Дуэрни. Лицо у мамки было грустное. Она, подперев рукой подбородок, с тоской посматривала на бродяг, спешивших по брусчатке мостовой к пристани. Этта помахал ей рукой, девушка не ответила, тут же отошла от окна.

У пристани жителей Запретного города ждали баркасы, которые доставляли их к городским причалам. Отсюда большинство желавших убедиться в верности слухов, устремлялись на центральную площадь, где, как сказывалось и пересказывалось, должно произойти чудо. Тоот, Этта, моряки тоже рвались в ту сторону. Только Хваат, не скрывавший недоверия ко всяким, как он выразился, «розыгрышам», решил сопровождать меня. Я же стремился отыскать своих друзей, предупредить их, чтобы они немедленно разбредались кто куда. Чтобы не трепались в пути с каждым встречным-поперечным. Хотелось увидеть Иуду — может, хваленая живучесть хордов сыграет с ним добрую шутку, и он воспрянет?

Неожиданно главный инженер изменил решение и призвал остальных товарищей тоже отдать долг Иуде, пострадавшему за дело освобождения всех угнетенных, так долго лишенных милости лицезреть ковчег. Однако закладку храма и его освящение Тоот никак не хотел пропустить. После чего согласно объявленному распорядку намечалось торжественное хождение в ногу по центральным улицам Дьори. Колонны строились по разрядам — сначала благородные, потом простолюдье, то есть итээровцы, рабочие, крестьяне. Замыкать колонну должен был престарелый и искалеченный сброд. После прохождения колонн общенародная клятва на верность стоявшим на посту Героям, и в конце праздника кто-то из канцелярии местного гарцука должен был объявить девиз на следующий сезон. Сезон ожидался трудный, темный. В такую пору необходима особая выдержка и готовность переносить лишения, вот почему поселянам следовало брать пример с Героев, сумевших загнать зверя в его логово. Я с готовностью согласился дать клятву, для чего надо было явиться на главную площадь. Мне казалось, что в толпе легче будет ускользнуть. От кого, я не знал, но это уже не имело значения.

Вид искалеченного Суллы ничего, кроме сострадания и глухой тоски, не вызывал. Можно ли так поступать с первым, припавшим к истине поселянином? Мы расселись вокруг несчастного. Левий Матвей, возглавивший общину, сообщил, что в настоящее время власти не ставят им препон, что Петр, Андрей, Варфоломей, Иеремия и Мусса отправились по стойбищам Дьори — понесли благую весть. Они с Якубом и Исайей остались в городе. Туути бредет в сторону перевала, как только достигнет Дираха, даст знать. Что касается Иуды, то он все такой же тяжелый, неповоротливый — не помыть, не побрить его как следует не удается.

— За чем дело стало! — воскликнул я. — Грей воду…

Мы добросовестно обмыли Иуду — тот по-прежнему смотрел никуда. Брови чуть вздыблены, отчего у него на смуглом южном лице отпечаталось некое таинственное удивление. Омывая ноги, я невольно время от времени ментальным взглядом касался темного колодца, в котором утоп его разум. Чистый, причесанный, он почувствовал себя лучше, стерлась гримаса удивления, теперь он был спокоен.