Журнал «Если» - «Если», 2009 № 06

И в ученики к старику попадает будущий новый охранитель миропорядка — мальчишка с не менее «говорящим» именем Даниил. Пророк Даниил, львиный ров, служба при вавилонском дворе… Это ведь Даниил растолковал Валтасару, что значит сакраментальное «мене, мене, текел, упарсин».

Петр и Даниил! — но ряд ассоциаций выстраивается не на событийном уровне, а на идейном. И Даниил сначала живет по тому же Завету, что и Петр — предавая, стреляя, убивая без особых колебаний. Так надо, сапиенс! Но постепенно он начинает мучиться вопросами. Он спрашивает: а почему? а зачем? да как же так можно?

А можно ли?!

И в конце заявляет: Я НЕ БУДУ! Подносит пистолет к виску — к своему виску, вместо того чтобы стрелять в указанную свыше жертву, в учителя, списанного в утиль. Убивая себя, он стреляет в прежний миропорядок. «Смертию смерть поправ»: вот в книге появляется «мертвый тирмен», который, воскреснув, рушит прогнившее мироустройство.

После чего мертвые встают, и так далее.

С нашей точки зрения — может быть, наивной, — роман закончен. Расставлены все необходимые нам акценты. Допустим, они расставлены плохо, а мы — бездарные писатели. Но, как и в случае с «Vita Nostra»: на событийном уровне — принято, на тематическом — так-сяк, на идейном — почти никак. Событийный ряд, как братская могила, погребает все на свете. И все вопросы по финалу завязаны только на него: что герой сделал, что с ним произошло, куда он пойдет дальше?

Был в свое время революционный переход жанров от эпопеи к роману. Эпопея — это макрокосм. Она рассматривает жизнь в колоссальных масштабах. Затрагивает могучие исторические события, судьбы народов и империй, катаклизмы и катастрофы. Если есть там личностный герой, то он нужен для озвучивания великих идей и показа глобальных процессов. Роман — это уже микрокосм и макрокосм «в одном флаконе». Человек и общество, человек и стихия, человек и время. Или судьба. В романе появился герой с его бытом, мировоззрением и проблемами.

Роман — это во многом частная жизнь отдельных личностей.

Сейчас процесс дошел до логического конца. Герой вытеснил ВСЕ. Внимание сосредоточивается исключительно на герое — что с ним произошло, что он сделал. Выжил — не выжил, женился — не женился; сколько врагов убил. Это и есть наивысшее проявление событийного восприятия финала — зацикленность на том, что произошло с главным героем и его спутниками. Интерес к личности героя уничтожил все планы: идейный и тематический, интеллектуальный и эстетический, аллюзийный и культурный. Стиль не нужен, слог мешает — дайте героя!

Здесь хочется выделить еще одну тенденцию. В последнее время читатель перестал любить — да и просто принимать — хеппи-энды. Под хеппи-эндом понимают любой более или менее вменяемый финал, где не все умерли. Если полюбившийся герой остался жив и в чем-то счастлив (выполнил миссию) — десяток густонаселенных планет может катиться в ад. Финал объявляется счастливым.

И подвергается насмешкам.

Ладно, если выживший герой сидит по уши в дерьме и скоро помрет от проказы — такой финал автору еще могут простить. Но во всех остальных случаях… Реальные не хеппи-акценты попадают в «слепое пятно», пролетают мимо восприятия. Идет рефлекторный вал попыток найти в нем черную нотку. Поиск «чернухи» в раздражающем взгляд хеппи-энде — рефлекс, болезнь, спровоцированная современной культурой. Свинцовые мерзости жизни — вот это правда без «розовых очков», вот так все бывает на самом деле, это настоящая литература, а все остальное — ложь и сопли с сахаром.

Исключение составляют заведомо юмористические вещи. Юмористам это прощается.

Но здесь нет виновных. Писатель, читатель — не в них дело. Беда в другом: сейчас общий уровень культуры, нравственности и этики стремится даже не к нулю, а к отрицательным величинам. Причина — одичание общества. Слишком уж далеко зашла децивилизация. То, что люди раньше воспринимали как естественное, теперь оказывается выше их представлений о жизни.

Вернемся к фантастике. Традиции-то нету! Она прервалась, и давно. В свое время читателей сознательно отучили от нормальной литературной формы. Когда фантастику писали Куприн и Алексей Толстой, то все было в порядке и с финалом, и с остальным. Потом решением съезда Союза писателей фантастику перевели в разряд научно-популярной литературы. Тут художественность требовалась для оживляжа. И сколь ни сопротивлялись авторы, но их туда вгоняли кувалдой. Ты, братец, опиши чудо-аппарат, изобретенный профессором Петровым, покажи шпиона Штампса, который хочет этот аппарат украсть…