Герберт Циргибель - Иной мир

— Это музыка!? — крикнул он. — Друзья, кто слышал когда-нибудь музыку чудеснее, чем эта!

Мы обнялись. Мы были не в себе, танцевали и плакали, в нашем радостном опьянении пробивалось пение чужого передатчика, эти чудесные, простые, многообещающие, однообразные сигналы. Музыка из рая, язык Земли на частоте 640,3 мегагерц.

Когда мы снова стояли возле иллюминатора, мы рухнули из опьянения нашей радостью в глотку горького разочарования. Космический корабль был так близок, что мы смогли рассмотреть детали. Это был исследовательский зонд, который стартовал двадцать или тридцать лет тому назад. Вероятно, он не достиг своей цели и теперь словно призрак двигался по вечной траектории вокруг Солнца. Мы могли различить солнечные батареи и антенны, и мы видели выпущенные крылья, которые служили ученым для определения микрометеоритов. Подобие наших обломков. Вблизи Солнца батареи зарядились — и зонд излучал свои бессмысленные сигналы. Он появился в черноте неба словно предвестник беды.

Двадцатое июня

Пару минут мы смотрели на небо, чувствовали, что могло было бы быть. Теперь все было в тысячу раз хуже.

Я стоял перед Паганини. Его лицо было словно из воска, неухоженные волосы спадали на лоб, глаза были глубоко посажены в глазницах.

— Паганини, посмотри на меня и прекрати хныкать.

— Развяжи меня, я хочу быть свободным! Почему я должен висеть здесь? О, вы, проклятые!

— Ответь мне на вопрос. Кто я?

— Ты — Стюарт. Отпусти меня, Стюарт, отпусти меня, или дай мне ампулу…

— Значит ты узнаешь меня. Может быть ты знаешь также, что ты натворил? Ты знаешь, что мы по твоей милости ноги протянем? Ты вдребезги разбил нашу лабораторию. Почему ты не принимаешь лекарства? Почему ты не даешь помочь себе? Почему ты плюешь на всех, даже на Соню, которая так много для тебя сделала? Какой же ты проклятый тип, Паганини!

Он затих и долго смотрел на меня. Я не мог выдержать его взгляд и повесил голову.

— Развяжи меня, Стюарт, пожалуйста, я больше не хочу здесь висеть.

— Если я освобожу тебя, мы и суток больше не проживем, — сказал я, не глядя на него, — у тебя с головой не в порядке, ты не успокоишься, пока не убьешь всех нас.

— Скоро наступит смерть, — прошептал он, — я не хочу умирать.

У меня в руке была ампула, но я не мог дать ему ее. Я стоял перед ним, взволнованный и пристыженный, и я чувствовал себя униженным. Еще одно такое обращение вокруг Солнца — и закон дикой природы царил на борту. В сущности, что он сделал? Он сократил время наших пыток, ничего более. Я видел боль и печаль на его лице. Сколько времени прошло с тех пор, как он рассказывал нам историю, мечту чистильщика обуви?

— Паганини, — прошептал я, — если я тебя отпущу, что ты будешь тогда делать?

— Я хочу быть свободным, Стюарт, я хочу быть свободным!"

Он постоянно выдавливал из себя эту фразу.

Я развязал ему ноги.

— Дали, теперь хорошенько послушай меня, соберись. Ты пойдешь со мной в сад. Мы будем присматривать за тобой, и если ты только снова попытаешься что-нибудь учинить, тогда я тебя убью. Ты меня понял?

— Я полечу и зажгу все огни!

— Понял ли ты все, хочу я знать! Ответь мне, если ты не дашь мне ясный ответ на вопрос, я снова крепко привяжу твои ноги.

— Нет, нет! — залепетал он, — не привязывайте, я все сделаю, я только хочу быть свободным!

Я освободил его из его кандалов. Он потер свои суставы, затем он обнял меня и залепетал запутанную чушь. Я схватил его под руку и потащил его из каюты.

Соня не сказала ни слова, когда я пробрался с ним через люк.

Лишь Чи и Гиула вскочили и приняли позицию, словно они должны были отражать атаку.

— Делайте, что хотите, — сказал я, — я не справляюсь.

Чи ничего не сказал. Он подполз к люку и охранял его.

Паганини осмотрелся, словно впервые находился в этом помещении.

— Ты только посмотри, что ты натворил, — проворчал Гиула, и это едва ли прозвучало дружелюбно.

Я сказал: «Он ничего не натворит, он обещал мне. Дайте ему сначала придти в себя».

Паганини сделал шаг назад. Он стоял спиной к перегородке; магнитная лента крепко держала его. Так, как он теперь висел там, раскинув руки, был похож со своей черной бородой и растрепанной бородой на распятого на костре Христа. Его взгляд потерянно рыскал над нами. Эта своеобразная картина пленила нас, мы смотрели на нее, словно в любой момент должно было случиться что-то нереальное. Он долго молчал и казалось, искал что-то в своей памяти. Наконец, что-то чуть слышно сорвалось с его губ: «Вы все здесь — это хорошо».