Николай Дашкиев - Торжество жизни

Портрет в черной рамке ничуть не напоминал живого профессора. У Климова были добрые улыбающиеся глаза, а с портрета он смотрел важно и строго.

— Это, пожалуй, ретушер напортил… Или выбрали неудачное фото… Да, неудачное фото.

Степан повторял это вслух, потирая рукой лоб и понимая, что думает совсем не о том. Еще не верилось, что Виктора Семеновича нет в живых, что ехать к нему бесполезно, что он уже ничем не может помочь в такую тяжелую минуту.

«Вот его фотография. Как строго, как вопросительно он смотрит. Может быть, вот так он смотрел, когда писал свои последние строки: „Выходит моя книга, и в ней последняя глава — твоя“…

А главы нет и не будет, потому что допустили ошибку, даже не ошибку — преступление. Преступление перед Родиной, перед Катей, перед профессором Климовым.

Но кто же виноват? Миша Абраменко? Нет, он не виноват: его чуть не отравили хлороформом. Сам виноват? Да, выходит, что сам… Но если бы в ту ночь вместо Миши Абраменко дежурил я, изменилось бы что-нибудь?» Месяц тому назад еще теплилась небольшая надежда: если вирус Иванова был только нагрет до высокой температуры, — может быть, по методу профессора Зернова удастся восстановить его: ведь микроорганизмы обладают колоссальной стойкостью. Но тщательные исследования профессоров Ивлева и Кривцова показали: диверсанты не только повысили температуру в термостатах, но и ввели в физиологические растворы с препаратами цидофенол — вещество огромной активности, которое необратимо связывалось с вирусными частицами. Вирус Иванова погиб окончательно.

Степан сжал руками виски и прислонился к стене. Стена медленно пошатывалась, пол вздрагивал и вращался — лениво, до тошноты однообразно. Луч заходящего солнца, отражаясь от чего-то блестящего, движущегося, перескакивал с тумбочки на кровать, с кровати на тумбочку. Степан закрыл глаза, но головокружение не проходило.

Торопливо, надоедливо громко тикали часы; где-то далеко, на каком-то строительстве, визжала и стонала циркулярная пила. Сердце Степана стучало медленно и тяжело. Эти не замечаемые ранее звуки сверлили мозг, доводили до отчаяния.

— Катя… Катя… Катя…

Все эти дни Степан не отходил от Кати ни на шаг. Ей было уже совсем плохо, и она чувствовала, что доживает последние дни, но, покорно глотая всевозможные лекарства, шутила, мечтала вслух о том, как они будут жить вместе, какая будет у них прекрасная квартира с окнами в сторону парка. Ее лечили лучшие врачи, были испытаны все новейшие препараты, — ничего не помогало. Оставался последний шанс — операция.

— Ну, Катя, держись, — сказал Степан.

Перед операцией он долго смотрел ей в глаза, наконец поцеловал, чувствуя, что целует ее в последний раз. И вот уже за ним медленно закрылась тяжелая белая дверь, отделяя от Кати, от надежд на счастье.

И вот прошло уже несколько часов, а он все еще не решается пойти в клинику.

Но зачем медлить?.. Зачем медлить?.. А может быть, обошлось благополучно?

Он выбежал из общежития, помчался в клинику, заставляя себя думать, что операция прошла удачно, и Кате завтра нужно передать красивый букет цветов…

Но когда вышел дежурный врач и молча склонил голову, Степан понял: Кати больше нет!.. Кати нет!!!

Будущего не существовало. Было лишь прошлое.

«Не стоит жить!» — решил он.

И вдруг ему вспомнились слова парторга: «Людей мало. Отпускаем — значит так надо. А если будешь учиться плохо, опозоришь колхоз».

Вспомнились Павел Корчагин и Алексей Мересьев — стойкие стальные люди… А Зденек, готовый пойти на смерть во имя коммунизма, которого ему не пришлось бы увидеть… А профессор Климов, который после многочасового дежурства на крыше дома, изнемогая от голода и холода, при свете жалкого огарка елочной свечи писал о таинственном вирусе, о стадийности развития микробов. Они жили и умирали во имя жизни, во имя торжества коммунизма на земле… А как же он?

Степану представилось, что о нем скажут:

— Трус! Бежал с поля боя!

Нет, не о смерти нужно думать, — о жизни, о борьбе sa жизнь! В конце концов, удача с вирусом Иванова была чисто случайной. Что если бы Джон Кэмпбелл не заболел болезнью Иванова? Что если бы ему не взбрело в голову подняться на вышку Исаакиевского собора? Или в то лето он поехал бы не в Россию, а, скажем, в Бразилию?

Все это было правильным. Но отчаяние сжимало мозг неумолимыми тисками: Кати нет!!

Степан обвел глазами вокруг себя. Машинально он пришел в тот самый парк, где ночевал много лет назад, где встречался с Катей, где рассказывал ей о будущем чудесном антивирусе.