Сергей Казменко: Искушение

Когда он очнулся, было уже темно. Он лежал на кровати в той самой комнате на втором этаже, в которой позавчера впервые разглядел лицо своей любимой. Его бил озноб, и не было сил пошевелиться, чтобы натянуть одеяло повыше, не было сил даже на то, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. Он только простонал - хрипло, чуть слышно - и даже сам не услышал своего стона. И тут же из темноты в свете стоявшей у изголовья свечи возникло ее лицо. Только лицо, ничего больше, как предсмертное видение возникло перед Франциском, и он вдруг понял, что снова согрешил, и за этот грех не будет ему прощения даже от себя самого. Не мог, не имел он права приносить болезнь в ее дом, приползать умирать сюда, к ней, которую так хотел бы защитить и спасти. В бреду, в горячке он позабыл об этом, но вот теперь, когда в голове неожиданно прояснилось - наверное, перед смертью, подумал Франциск, уже равнодушный к собственной участи - он осознал всю глубину своей вины перед любимой. "Уходи", - хотел сказать он ей, но из горла снова вырвался лишь стон, хриплый и чуть слышный.

Она поднесла ему ко рту кружку с водой, и он с жадностью выпил, расплескав половину. Это принесло облегчение, но он знал, что облегчение будет недолгим. Брат ключарь, как говорили, тоже пришел в сознание незадолго до смерти, и теперь Франциск был убежден, что вскоре и сам разделит судьбу усопшего. Несколько минут он пролежал неподвижно, собираясь с силами, потом спросил, сам удивляясь звуку своих слов:

- Я умираю?

Он почему-то не ждал ответа. А когда услышал его, то смысл сказанных слов не сразу достиг его сознания. Ему казалось почему-то, что все слова, обращенные к нему, заведомо лишены смысла. Слова утешения перед смертью были для него привычными, он и сам не раз произносил их во время своих предыдущих визитов в город.

- Нет, монах, - услышал он в ответ. - Нет, ты не умрешь. Ты останешься жив, если сделаешь все, что я велю тебе.

Сил на то, чтобы ответить, у него не оставалось. Да и нечего ему было ответить. Долго-долго лежал он не шевелясь, стараясь дышать как можно реже и спокойнее, потому что все более трудным становился для него каждый следующий вдох. И вдруг, неожиданно для себя самого, почувствовал, что душа его наполняется радостью. Неужели это правда? Неужели еще возможно для него спасение? И кто же, кто спасет его? Не сам ли дьявол в образе этой прекрасной женщины отбил у Бога его бессмертную душу? Пусть, пусть это будет дьявол. Отступать все равно уже поздно, все равно он уже отрекся от Бога накануне. И если дьявол является человеку в столь прекрасном обличье, то не есть ли служение ему величайшее из благ для смертного?

Так кощунственно текли его мысли. Мысли? Скорее, бред. Потому что состояние, в котором находился Франциск, нельзя было бы назвать бодрствованием, хотя он и не спал. Просто он отключился от реальности, перестал воспринимать окружающий мир, перестал даже ощущать течение времени, но ощущение собственного "я", деятельного и активного, не влекомого никакими сторонними силами, ощущение, обычно утрачиваемое во сне, не покинуло его. Сколько времени это продолжалось? Кто знает? Может, минуты, а может - часы. Только когда что-то резко переменилось в окружающем мире, Франциск снова пришел в себя.

Медленно, через силу открыл он глаза. В первое мгновение он увидел лишь свет, сперва показавшийся чрезмерно ярким, и он почему-то сразу понял, что это не свет солнца. Все пространство вокруг было наполнено голубоватым сиянием, в котором поначалу, как только глаза его привыкли к этому свету, он различал четкие очертания окружающих предметов. Но постепенно сияние это как бы обрело материальность и заслонило окружение бледно-голубой пеленой. И какое-то время ему казалось, что лишь он один и остался во всей Вселенной, заполненной этим голубым сиянием. И только опустив наконец взгляд он понял, что это не так. Его любимая, простоволосая, в белых одеждах, как бы плыла перед ним в воздухе, заполненном этим сиянием, ни на что не опираясь и не нуждаясь в опоре. В руке, протянутой в его сторону, она держала свечу. И как только взгляд Франциска обрел ясность, как только он до конца осознал, что же видит перед собой, в ушах у него зазвучал ее голос:

- Смотри на свечу, монах, - заговорила она. - Смотри на свечу и думай об этой свече. Ты должен, ты обязан зажечь ее силой своей мысли, силой своей страсти, силой своего желания жить, монах. Ты должен зажечь эту свечу, и тогда ты не умрешь. Смотри на свечу, монах, думай только об этой свече...