Сергей Казменко - Последний корабль

Казменко Сергей

ПОСЛЕДНИЙ КОРАБЛЬ

Как это все просто - ползти и ползти вперед, неспешно находить руками новую опору и подтягивать тело еще на полметра, еще на метр... Ползти, не задумываясь о том, что движет тобой, выбросив из головы все мысли, мечты, воспоминания. Ползти, забыв об окружающем, помня и осознавая только одно: там, впереди - твой корабль, на который еще можно успеть, на который просто необходимо успеть. Они не ждут тебя на этом корабле, тебя встретят как воскресшего из мертвых - да ты и есть воскресший из мертвых - и будут удивляться и радоваться твоему возвращению. Там тебя ждет горячий душ, а потом постель - сухая, теплая и чистая. И воздух там свежий и чистый. И пища - обыкновенная человеческая пища. И там можно будет спокойно задавать себе вопросы и думать о своем спасении. Там ты не останешься наедине с этими мыслями, там будет кому думать вместе с тобой. Вместе не страшно думать о чем угодно, вместе можно справиться с любыми, самыми страшными мыслями. А сейчас думать не надо, надо просто ползти вперед, ползти до тех пор, пока не увидишь посреди этой болотистой равнины свой корабль. И тогда останется только приподняться над болотом, опершись о какое-нибудь полусгнившее бревно, и помахать рукой. И закричать - закричать просто так, по человеческому обыкновению - ведь никакой звук, конечно, не сможет достичь корабля на таком расстоянии. Закричать от радости, от осознания того, что мониторы внешнего обзора уже заметили и отождествили твою фигуру на болоте, и уже объявлена на корабле общая тревога, а старт, которого все ждали с таким нетерпением вот уже несколько недель, теперь отложен, и никто не вспомнит и не пожалеет об этом. И уже через пять минут откроются нижние люки, и флаеры спасательной партии устремятся к тебе на выручку. И всем вам потом смешно будет вспоминать эту спешку: ну что такого может приключиться с человеком, который прополз по болоту не одну сотню километров, за лишние пять минут ожидания? И тебя поднимут из этой трясины и на руках - хотя ты и попытаешься идти - перенесут внутрь флаера...

Как все это просто!

Как все просто, если ни о чем не задумываться, в который уже раз подумал я. Если бы только можно было перестать думать. Или хотя бы перестать вспоминать.

Я вытянул руку вперед и нащупал опору. Какую-то мокрую скользкую ветку, торчащую изо мха, если эту плесень серо-зеленого цвета можно назвать мхом. Сжал пальцы. И медленно стал подтягивать тело. Так будет лучше - сделать вид, что ты сдался. И не спешить. Так ты останешься хозяином положения, твердил я себе. Трясина неохотно выпускала меня, бурлила выходящими болотными газами - я уже не замечал их отвратительной вони - чавкала и урчала в глубине. Я давно перестал бояться ее. Знал - она меня не поглотит. Я подвинулся на метр вперед, потом еще на метр. Еще полметра и я достигну, наконец, этого бревна, наполовину торчащего из трясины, ощетинившегося многочисленными острыми сучками. Из-за него - я это знаю абсолютно точно - можно будет увидеть корабль. Я вынимаю руку из грязи, протягиваю ее вперед и хватаюсь за один из сучков. Еще одно усилие - и я уже лежу у самого бревна и могу приподняться над топью, опершись о него локтями.

Но я этого не сделаю. Минут пять, не больше, чтобы не забыться и не потерять над собой контроля, я лежу отдыхая. Потом приподнимаюсь и осторожно, чтобы меня не заметили, высовываю голову из-за бревна. Я вижу корабль на горизонте, едва заметный в пелене мелкого дождя.

Все. Дальше я не пойду. Ни за что на свете не сделаю я больше ни одного движения вперед. Я уже говорил себе это не раз, пока полз сюда, я прекрасно помню это, как помню и то, что никакие обещания не смогли сдержать моего движения вперед. Но теперь - совершенно другое дело. Теперь я остановился у последнего рубежа, ступить за который не имею права. Я почти ощущаю его, этот рубеж. Здесь, так близко от цели, он кажется почти материальным, и это придает мне уверенность в том, что я смогу зацепиться за него и не двинуться дальше.

Я не имею права сделать это.

Я знал это все время, пока полз сюда. Знал, что не имею права переступить этот рубеж. Знал, что не имею права даже высунуться чуть больше - ведь тогда меня могут заметить с корабля. Я знал все это. И все-таки, пока полз вперед, несмотря ни на что, несмотря ни на какие клятвы себе самому, я на что-то надеялся. Где-то в самой глубине души жила, оказывается надежда как-то обойти запрет, который я сам себе поставил. Бродди, наверное, назвал бы это "синдромом надежды" и потом долго-долго выспрашивал бы меня о том, что же я чувствовал и о чем думал все эти дни, пока полз к кораблю, понемногу выуживал бы из меня самые неожиданные признания, анализировал бы все это, сопоставлял, а потом, через месяц или два таких мучений с глубокомысленным видом заявил бы: как он и предполагал с самого начала, в основе всех моих возвышенных устремлений лежат совершенно низменные мотивы, и врачебная этика не позволяет ему раскрывать их суть, чтобы потом не пришлось лечить меня от комплекса неполноценности.