Зоя Туманова - Веточка из каменного сада (сборник)

У палатки — девушка, на которую ты никак не можешь произвести впечатление. Чего ради она тут стоит?

Пепел сумерек присыпает тлеющие угли заката.

Сам себе удивляясь, Игорь сжал в своей руке узкие пальцы Марины, надвинул на безымянный бронзовое колечко. Марина поднесла руку к глазам, ахнула:

— Ты с ума сошел! Это же подъемный материал!

— Я его уже обработал, — пробормотал Игорь.

— Все равно…

Она вдруг рассмеялась — тоненьким, счастливым смехом. Убежала…

Он остался стоять — смотрел, как пепельный цвет неба сменяется оттенком слабо разведенных чернил, как чернила эти густеют, густеют…

Звон летящих шагов по твердому такыру. Так ходит только один человек. Андрей Януарьевич!

А ведь он был в городе. Он еще ничего не знает… И, распираемый счастьем, едва дождавшись вопроса: «Какие новости?», Игорь начал докладывать взахлеб — о Хотаме с его фреской, о Галустяне с его скульптурой, о приезде Терновского и корреспондента из области.

— Хорошо, хорошо, — приговаривал Янецкий. И, без всяких связок, бросил вопрос:

— Вам здесь интересно, Вересов?

Игорь набрал воздуху, чтоб выпалить самое восторженное в мире «Да!», и внезапно услышал:

— Будто в цирке, не так ли?

«Да», — по счастью, еще не успело вылететь.

…Стояли молча, глядя в звездное небо, переливающееся мириадами алмазных песчинок. От развалин наплывали теплые струи воздуха, перемежались, прослаивались холодом. Потом Игорь услышал:

— Как говорит старая книга, были те времена и те люди, и мы превозносим сделанное ими, и придут иные, и возвысят сотворенное нами… Да… Пора спать, студент Вересов.

…Игорь пошел спать. А сон не шел….

Профессор Вересов положил свои руки на стол, посмотрел на них. Длиннопалые руки ученого, с несходящими, уже на всю жизнь, мозолями землекопа.

— А пожалуй, вы правы, славная Ира Шумарина. Первый полевой сезон в моей жизни был временем открытий. Именно тогда я открыл, что праздники археологии столь же редки, как всякие другие, а будни ее полны монотонного, тяжкого, изматывающе-кропотливого труда, что от мальчишеского увлечения приметами истории еще очень далеко до понимания ее смысла. Что, в виду потрясшей эпоху, столь многое уничтожившей, так жестоко угрожавшей всему, что мы ценим, войны еще дороже представилось нам самое драгоценное общее достояние человечества — его многовековая цивилизация. И что в нашей науке ничего не сделаешь без любви к человеку, к делам рук его, к чудесным помыслам разума, к живой жизни его сердца.

Помолчал, посидел. Прибавил:

— Впрочем, как и во всякой другой науке.

Все наши не так смотрели вокруг, как в путеводитель: лишь бы чего не пропустить — всемирно известного. И ахали там, где полагалось: «Ах, секвойя гигантская! Ах, фисташка дикая в возрасте тысяча лет!» А вы мне сначала покажите того, кто эту тысячу лет отсчитал.

Надоело. Взял да и махнул в боковую аллейку, без особого шума. Не лес ведь, не заблужусь.

Иду, а кругом указатели: иди туда, иди сюда… Я взял и свернул по дорожке, на которой указатель забыли поставить. Густо тут заросло, тень глухая, без пятнышка. Кусты какие-то стоят, в белом цвету, как в снегу, пахнет ничего себе, вроде бы в магазине, где духи продают и разную там губную помаду. А между кустами цепляется проволока колючая. Ого! Чего это они там запроволочили? Все смотри, а тут нельзя! Интересно! И я пошел вдоль проволоки.

Шел, шел, слышу голос. Задумчивый такой. — Ну, и как же мне вас именовать, безродные вы мои?

Я совсем тихо пошел. По-индейски, с пятки на носок. И за кустами, за изгородью вижу: открытое место, участочек небольшой. И на нем растения разные, совсем не похожие на все в том саду. Ну, как вам сказать? Вот если б взять да к зеленому шелку пришить заплату из мешковины. Все вокруг — блестит, цветет, в глаза бросается. Не лист, а веер зеленый, не дерево, а целый букет. А тут листики мелкие, все больше серого, мышиного цвета. И колючек много.

Наверно, за то и земли хорошей пожалели этим травкам. Камней кругом насыпано, как на пляже. В одном месте — прямо горой. И возле этой горы каменной сидит человек, ни на чем сидит, просто на корточках.

Так на вид ничего себе, мускулатура в норме, вроде молодой, но не очень, парнем не назовешь, и на «дяденьку» еще не потянет.

А занимался он вот чем: травки в большую лупу разглядывал и сам с собой рассуждал:

— Эндемичные виды? Безусловно. Значит, никакие определители не помогут… Для удобства скажем так: ты будешь «мохнатус», — он пошевелил пальцами один кустик, с листьями толстыми, как собачье ухо. Тронул другую траву, — она щетинилась в ложбинке между камнями, как бурый ежик. Вскрикнул, видно, укололся. Сказал: