Зоя Туманова - Веточка из каменного сада (сборник)

Я схватился за сиденье стула: пол пошатнулся.

Ведь этои было моеозорство.

Семнадцать дней назад я выцарапал заостренной палочкой эти фигурки — в стиле первобытных «писаниц» — на закопченной стене пещеры в отвесном чинке Устюрта. И никому не рассказал об этом: стыдно, все-таки взрослый человек, заведующий отделением.

Откуда же он знал? Он, Мальчик, который в тринадцать лет стал моим пациентом, и остался им, и останется — пока мы оба живем.

Помогла профессиональная тренированность: я спокойно дослушал до конца, и простился, и дошел до своего кабинета, не убыстряя шагов. А уж там — рухнул на стул и отдался сумбуру мыслей.

…Почему я всегда мысленно называл его Мальчиком? У него есть имя и фамилия — Сережа Ильин.

Может быть, потому, что ее первые слова — в то утро — были: «С мальчиком несчастье!» И они горели в моем мозгу — каждый миг — пока мы мчались на мотоцикле, перепрыгивая овражки, низвергаясь с холмов, а ветер рвал ее волосы, и они, как черный дождь, били мае в лицо…

…Нет, чтобы разобраться, надо вспомнить все по порядку, привести в систему.

Итак, весна, Крым, турбаза — несколько домиков и разноцветных палаток, холмы — как ступени к горам, горы — как ступени в небо… Половодье зелени, алые, лиловые, солнечно-желтые разливы цветенья. Струнный трепет трав под ветром. И воздух, чистый до того, что его словно и нет, свежий, как родниковая вода…

Кажется, я приметил ее на второй день, и вскоре узнал, что это та самая Ильина. Это она, отдав мужа буйству полярных стихий, осталась на Далеком Берегу продолжать дело его жизни. В городе, где небо отгорожено от людей стеклянным куполом, где солнца не видят шесть месяцев в году… Это она прославила свое имя проектом, дерзость и красота которого превзошли все, что подали на конкурс лучшие, талантливейшие, известнейшие.

С ней был сын — мальчик лет тринадцати.

Кажется, накануне того дня я встретил их обоих на тропе, ведущей к морю. Она наклонилась, подымая рюкзак, и ее волосы, небрежно подколотые, рассыпались, блеснув, точно струи реки ночью, в лунном свете, она отбросила их за спину и улыбнулась сыну, который, тоже подымая рюкзак, играл, будто ему очень тяжело, по-стариковски охая и потирая ладони. Меня поразили его глаза — какая-то особенная, алмазная чистота их сиянья, не замутненная ничем.

…Машину вел мой сосед по палатке, гонщик международного класса. Мы, вдвоем, втиснулись в коляску, — кто-то сказал ей, что я врач. Эта бешеная скачка по холмам, надрывный вой мотора, ветер, разрывающий грудь…

…Вертолет «Скорой помощи» успел раньше нас — мальчика увезли.

Я прервал свой отпуск; после этогомне уже не были милы лощины, захлебнувшиеся цветеньем. Вернулся к себе, в больницу, где заведовал отделением.

Не было ничего странного в том, что именно сюда привезли Мальчика: только здесь могло быть сделано все из того, что вообще возможно было сделать…

При нашем первом разговоре — мать рассказывала только о нем, о Мальчике. О том, что он рос ловким, — «там, в Полярном, от яслей начиная, такая продуманная система физического воспитания, вы же знаете, доктор!». О том, что он был лыжником — «первое место в районных соревнованиях по слалому!». О том, что он даже не знал, как это «голова кружится», не понимал, до смешного: маленьким — спорил со взрослыми: «Голова не кружится — она же приделана!». О том, что в то утро он хотел только «пробежаться, пока готов будет завтрак!».

Она спешила — и повторялась: я должен, должен был понять, насколько то, что случилось, было необъяснимо, невозможно, нелепо!

Как будто от того, что я пойму, — это, немыслимое, перестанет быть…

…В той лощине были маки, огромные, с кулак, раскаленно-алые, казалось, что они подожгут траву. И у подножия холма — распластанное тело Мальчика.

Пока шел осмотр, мать ждала в коридоре. Я тянул, сколько мог, и все же пришлось выйти туда — навстречу немо кричащим ее глазам.

Я ждал ее вопроса и готовился солгать — легко, профессионально, с сознанием необходимости лжи.

— Я должна знать правду, понимаете? — сказала она тихо. — Чтобы понять, к какой жизни готовить его… и себя.

Я вспомнил все, что знал об этой женщине, и сказал правду.

— К самой трудной, — сказал я.

Но ее глаза все еще светились непобедимой надеждой.

— Может быть, когда-нибудь… биопротезы?

— Это — другой случай, — надо было идти до конца, и я пошел.

И она сказала, ободряя меня — меня!

— Ничего, доктор. Он — мужественный, мой мальчик.