Джером Биксби - На суше и на море [1970]

…Это в третьей бригаде, кажется, пастух оплошал. И ведь не пьян был, не болен. Заломило на камнях ногу — всю измочалило. Полгода в больнице пролежал. Поправилась нога, но сколько муки перенес. Как его, беднягу, из тундры тащили до поселка… Воспоминание мельком пронеслось в голове у Ивана Павловича. Хорошо еще, новокаин нашелся и шприц удалось прокипятить. Парень только зубами скрипел. Крепкий парень. Случись такое с Петей — на всю жизнь к тундре страх останется. А новые люди здесь нужны, и пугать с самого начала нельзя, особенно молодых. Пусть попривыкнет, увлечется…

Зосима тронул хореем оленей, побежал рядом и с разбегу завалился на нарты. По мокрой от росы луговине полозья скользили легко и мягко.

— Ш-ш-ш-ш, — тихонько шипел Зосима. подбадривая оленей и щекоча их хореем между ног.

Олени набавляли ход, а Зосима все шипел, постепенно повышая голос почти до крика:

— Кщ-кщ-кщ-щ-щ-щы-ы-ыи!

Нарты вырвались в узкую щель между зарослями. Здесь, по ворге, свободно могли бежать лишь три оленя из пяти, собранных в упряжку. Для вожака слева и молодого оленя справа места на дороге не было. Они бросались грудью на кусты, подминали их под себя, ломали и перескакивали через стволы. Иногда, устав, они пытались протиснуться вперед, на свободное пространство, но упряжь не пускала, и олени продолжали свой почти невероятный бег по зарослям. Петю раза два так ударило по ноге упругими кустами, что он сразу же убрал ее с полоза. Он совсем сжался на нартах. Их бросало и кренило из стороны в сторону… Да, ворга — это совсем не то, что он привык считать дорогой…

Вот на пути высокая кочка. Нарты встали на один полоз боком. Зосима спрыгнул, а Петя почувствовал, что летит в кусты. Но едва он это почувствовал, как нарты уже выправились и Зосима снова сидел рядом.

И еще Петю все удивляло пыхтенье паровоза, словно бы доносившееся издали. Поглощенный одной заботой — не упасть и увернуться от свистящих веток, он ничего не замечал. Только это пыхтенье слышал. Когда же немного попривык и внимательней присмотрелся к оленям, увидел, как из их ноздрей с силой вырываются крутые клубы пара, четко обозначенные в холодном воздухе. Быки работали, как машины. Их дыхание ни разу не сбилось с одного ритма — точно пять поршней выбрасывали по очереди отработанный пар.

Зосима чутко и спокойно следил за их работой. Петя увидел лицо Зосимы и удивился. Так безмятежен бывает возница, когда лошадь бредет по сонному проселку.

За спиной тоже слышалось пыхтенье. Теперь Петя знал: это упряжка, бегущая следом. Не знал он только, что на ней Рогов. Не знал и того, что Рогов с беспокойством посматривает, верно ли Петя держит ноги. Иван Павлович забыл предупредить Зосиму, чтоб не слишком гнал. А в остальном Рогов был спокоен. Радостно, незамутненно спокоен. Он уже придышался к воздуху тундры, присмотрелся к простору. И теперь если где-то частицей сознания вспоминалась вдруг комната министерства, канцелярская повседневность, то все это казалось чем-то нереальным, нелепым и невозможным.

Реальными были олени, ворга, тяжелый хорей и поводок сбруи. Да, хорей стал тяжел. Рогов пытался уверить себя, что тяжел он с непривычки, но сам этому уже не верил, хотя мысль о старости не тревожила его, не нарушала радости и спокойствия. Он здесь, он делает свое дело, и не все ли равно — тяжел хорей или легок. Если тяжел, значит, дело делать тяжелей. Только и всего. Но ведь дело остается, и оно делается. Вот для Пети хорей не тяжел, да только он его и держать не умеет. Умение всегда тяжело дается. И чем дольше живешь, тем больше умения и тем оно тяжелей.

Иван Павлович вспоминал Чукотку, Индигирку, Оленек, вспоминал Таймыр, Ямал, вспоминал Норвегию… Господи, сколько же всего было! Неужели все это было с ним? Отрывочно мелькают в памяти вспышки прошлого… Где-то пурговал — двое суток пролежал под сугробом в «куропаткином чуме», как тут говорят. Закутался в малицу, прижался к оленям и замер. И двое суток ушли из жизни, чтоб сохранилась жизнь. Где-то вводили вакцину молодняку. Сотни уколов. Немеет правая рука, и большой палец уже не чувствует шприца. И перед глазами мертвый чум и Савельев, который мечтал об этой вакцине… Куда-то под Новый год привез мандаринов. Вез за пазухой в самолете, пешком, на нартах. Добрался до чумов, отдал ребятишкам, а они этими мандаринами стали кидаться, как мячиками, — не знали, что за штука…