Джером Биксби - На суше и на море [1970]

— Сажайте´эсь, я по´том.

Ах, это Константин Кузьмич уже стоит в воде, придерживая лодку за корму…

Расселись быстро. Валентина Семеновича как самого грузного оставили на корме. Петю — на нос.

Константин Кузьмич оттолкнул лодку и перебежал к веслам.

Петя хотел было сесть за весла, но Константин Кузьмич лишь засмеялся. Разве можно их доверить вовсе неумелому парню! Даже Палыча не пустил бы. Никто реки не знает. Только он сам. А не зная реки, никакой силой не возьмешь. Вон она как крутит, как несет. Чуть оттолкнулись — берег полетел мимо. Лодка точно на моторе идет. Течение тащит ее боком поперек реки.

Константин Кузьмич гребет быстро, сильными ударами. Весла так и мелькают. Он работает, как машина. И все никак от берега не отойдут. А по течению сплавились уже далеко. Кресты уменьшились и стали растворяться в ночной дымке.

Ледяная крученая вода пошлепывает по бортам крепкими ладонями. Даже при свете зари на дне видны камни. Лишь потом, когда берег отдалился, струи потеряли прозрачность, замерцали полосами вороненой стали и начищенной меди.

Здесь, на середине, все оценили искусность Константина Кузьмича.

Впереди совсем рядом показались камни. Лодка летела на них бортом. Широкие серые валуны, обточенные волной, как живые, лезли навстречу. Среди водоворотов чудилось даже, что их бока вздымаются от дыхания.

Петя, сидевший на носу, видел, что лодка приближается к камням быстрей, чем продвигается поперек течения. Скорей же! Скорей!

Но Константин Кузьмич греб, не меняя ритма, не прибавляя скорости.

Даже Иван Павлович крякнул и надвинул шляпу на глаза.

Петя совсем перетрухнул и думал только о том, сумеет ли быстро стянуть сапоги и штормовку, оказавшись в ледяной воде…Он на всякий случай расстегнул пуговицы и вцепился в борт.

Вот и все… Корма у камня… Петя почувствовал, что не может разжать пальцы, вцепившиеся в смоленые доски…

Но удара не последовало. Корма проскочила в двух вершках от боковины камня.

— О-хой! Прошли! — крикнул Константин Кузьмич и начал грести медленней.

Только тогда Петя разжал руки и отвернулся от воды. Радость теплой волной ударила в голову. Он закрыл глаза и сидел так почти до конца пути.

Лодка ткнулась в галечник, кое-где пробитый жесткой травой.

Берег пуст. Нигде ни пастухов, ни оленей. Пошли к приречным зарослям, за которыми должен быть привал оленеводов.

Петя шел последним. Вдруг за спиной — глухое постукивание. Он обернулся и замер на месте. Сказочное зрелище. Петя сразу даже и не сообразил, что это олени. Он видел, как по медному полотнищу зари проползало странное сплетение каких-то мохнатых ветвей. Больше он ничего не заметил сначала. Сами олени растворялись в сумраке. Пете почудилось, будто по берегу движется удивительное существо с десятком голов, посаженных на лебединые шеи.

Он побежал к упряжке. Ему показалось, что в нарты запряжено целое стадо — очень много оленей. Потом сосчитал: всего пять…

На нартах сидел Зосима с длинным шестом, хореем, в руках. На кончике шеста — костяной шарик, чтоб ненароком не поранить оленя. Зосима легонько дотрагивался хореем до оленьих спин и что-то пришептывал. Поравнявшись с Петей, он осадил упряжку, соскочил с нарт, принялся поправлять сбрую.

Петя подошел к оленям, стал их рассматривать. Сначала видел он только рога. От них нельзя было оторваться. Это чудо — молодые оленьи рога, еще покрытые мягкой шерстью. Такая торжественная корона, плетеная ваза высотой с самого оленя. Как только ее держит маленькая точеная головка?

Петя легонько погладил мохнатый рог и почувствовал, какой он горячий, мягкий, полный трепетного дыхания. Олень слегка вздрогнул и застыл. Петя знал, что в это время рога болезненны. Олени очень их берегут и опасаются поранить. Знал — и ничего не знал до того мгновения, когда ладонь ощутила дрожь и испуг животного. И сухая оболочка книжных знаний начала наполняться настоящим, живым знанием. И Петя обрадовался.

Он потрепал оленя по мягкой морде и заглянул в большие глаза, где в черно-синей глубине жил красный закат, река, тундра — весь новый, неизведанный мир, в который Петя сделал первый шаг.

Иван Павлович издали смотрел на Петю, не окликая. Пусть понаблюдает оленей, полюбуется, попривыкнет. Сам когда-то так же стоял, не мог оторваться, с места сойти. Самое красивое животное — олень.

Сколько их перевидел, а не привык, не стал равнодушным. Всякий раз точно заново их видишь. И на стадо по-прежнему можно смотреть часами, как на море, на облака, на огонь. Да что он, Рогов! Оленеводы родятся на нартах, у детей вместо игрушки олененок, и едят оленя, и одеты в оленя. И все равно видят его красоту.