Фрэнк Герберт: Дети Дюны

— Позже, Тайк, — сказал Фарадин.

— Но…

— ПОЗЖЕ, Я СКАЗАЛ! — Фарадин впервые опробовал на Тайканике Голос, увидел, как тот моргнул от изумления и примолк.

Тугая улыбка тронула губы Джессики.

— Он на одном дыхании говорит о мире и о смерти, — сказал Стилгар. -Золотой Век!

Ганима сказала:

— Он поведет людей через культ смерти на вольный воздух изобилия жизни! Он говорит о смерти, потому что это необходимо, Стил. Это напряжение, через которые живущие понимают, что живы. Когда Империя падет… О, да, она падет. Ты думаешь, будто Кразилек — сейчас, но Кразилек еще только наступит. А когда он наступит, люди обретут обновленную память о том, что такое быть живым. Память будет упорно сохраняться до тех пор, пока жив хоть один человек. Мы еще раз пройдем через суровое испытание, Стил. И мы выйдем на него. Мы всегда воскресаем из собственного пепла. Всегда.

Фарадин понял, слушая ее слова, что она имела в виду, рассказывая ему о бегающем Лито. Он — ЧЕЛОВЕКОМ НЕ БУДЕТ.

Стилгар все еще не был убежден.

— Никаких больше червей, — проворчал он.

— О, черви вернутся, — заверила его Ганима. — Через две сотни лет все они будут мертвы — но они вернутся.

— Как… — Стилгар осекся.

Фарадина поплыл по волне откровения. Он понял, что скажет Ганима еще до того, как она заговорила.

— Союз с трудом переживет скудные годы, и только лишь благодаря собственным и нашим запасам, — сказала Ганима. — Но и после Кразилека будет изобилие. Черви вернутся после того, как мои брат уйдет в песок.

Лито сидел на Львином троне, принимая присягу племен. Ганима стояла рядом с ним, одной ступенькой ниже. Церемония в Великой Зале длилась целые часы. Племя за племенем Свободных представало перед ним, через своих делегатов и наибов. Каждая делегация подносила дары, подобающие Богу устрашающей силы, Богу мести, сулившему им мир.

Он через испуг привел их к покорности, устроив спектакль перед общей арифой всех племен. Судьи увидели, как он заходил в огненную яму и, выйдя из нее невредимым, попросил их внимательно осмотреть его кожу — что на ней нет никаких отметин. Он приказал бить себя ножами — и его непреодолимая кожа запечатывала при этом его лицо так, что ножу не было куда проникнуть. При малейшем дымке из него начинали сочиться кислоты. Он съел их яды — и посмеялся над ними.

Под конец он вызвал червя и постоял в его пасти лицом к ним. Затем он повел их на летное поле Арракина и там нагло опрокинул фрегат Союза, подняв его за один из посадочных стабилизаторов. Арифа отчиталась обо всем этом с благоговейным страхом, и теперь прибыли делегации племен, чтобы официально закрепить свою покорность. Сводчатое пространство Великой Залы, с акустическими свойствами его увлажнительных систем, почти поглощало резкие шумы, но непрестанный шорох движущихся ног, плывущий на волнах пыли и запахов кремниевой гальки, принесенных снаружи, неотступно проникал в слух.

Джессика, отказавшаяся присутствовать, наблюдала из потайного глазка за троном. Взгляд ее был прикован к Фарадину — с осознанием, что и ее, и Фарадина переиграли. Конечно же, Лито и Ганима предвидели действия Сестер! Внутри себя близнецы могли посоветоваться со множеством более великих бене джессериток, чем все живущие ныне в Империи.

Особенно ей было горько из-за того, как именно мифология Сестер поймала в западню Алию. «Страх возводит страх!» Поколениями складывавшиеся особенности взгляда отпечатали на ней судьбу Богомерзости. Алия не ведала надежды. Конечно, она поддалась. На фоне ее судьбы еще трудней было видеть, чего достигли Лито и Ганима — даже не одного выхода из западни, а двух. И самым горчайшим были победа Ганимы над своими внутренними жизнями и ее настояния, что Алия заслуживает только жалости. Гипнотическое подавление под стрессом, сцепленное с опекунством благого предка, спасли Ганиму. Они могли бы спасти и Алию. Но, не имея надежды, она ничего не предприняла, пока уже не стало слишком поздно. Вода Алии ушла в песок. Джессика вздохнула, перевела взгляд на Лито на троне. Огромный глобусообразный кувшин с водой Муад Диба занимал почетное место по его правую руку. Он похвалился Джессике, что его отец-память посмеялся над этим жестом, хоть и восхищаясь им в то же время.