Валентин Юрьев - Отбросы

Или ситуация в семье, со второй женой, у которой уже была своя дочка. Я хотел заменить ребёнку отца и достаточно много возился с ней, но маме это не понравилось, она баловала дочь настолько, что к пятнадцати та стала совершенно неуправляемой, лишённой всяких авторитетов, лентяйка, двоечница, мало того, она начала подворовывать у матери деньги.

А мои попытки влиять на воспитание кончились крахом. Любое вмешательство вызывало одни только скандалы. И наступило время, когда мне стало нечего делать в этой семье. Они обе измучали меня страшно, но уйти я не мог, потому что здесь же подрастал сынишка, моё счастье и удача в жизни.

Поэтому пришлось уйти в вынужденное ничегонеделанье, искусственно не видеть наглого толстого лица падчерицы, ничего не слышать, не обращать вниманья, отворачиваться, скрывать и молчать, молчать, молчать…. И так много лет, пока сын вырос.

А сейчас, когда некогда поспать, я счастлив. Не от той ситуации, в которую мы влипли, конечно, а от той остроты бытия, которую подарила мне жизнь.

Я хорошо помню ностальгию своего отца по войне, он, рожденный за семнадцать лет до неё, попал в поток юных лейтенантов, которых прямо из школы пихали на курсы и через полгода швыряли командирами взводов на самое остриё страшной битвы. Из них, погодков моего отца, остались в живых считанные проценты.

Отцу ещё повезло, он был корректировщиком в артиллерии, сидел впереди всех в замаскированном окопе, видел врага в объективе стереотрубы, трижды был ранен, я видел эти круглые шрамы от пуль, и всё же выжил. И родил меня и ещё двоих сыновей.

Так вот, у него была странная для меня ностальгия по тем годам войны, которые у всех вызывали только ужас и отвращение. А для него это была молодость, умноженная на остроту момента.

А сколько я знал людей, которые умирали буквально, физически, от тоски, выйдя на пенсию! Когда интересная работа, значимость, общественное положение, популярность, знакомства, постоянная нехватка времени вдруг разом обрывались и превращались в ничто. Жалкие хождения в собес, к врачам, в ЖЭК, пустые дни, никчемность жизни убивали их. Нет, конечно же не всех, но я сам, скорее всего, превратился бы в ничто, никому не нужный, в тишине пустой квартиры.

Айра?….Куда это её понесло? Она же при кухне, что ей нужно в Крестах?

— Седьмой. Дать триста семьдесят пятый.

— Есть триста семьдесят пятый.

— Мария, почему Айра в Крестах, ей же рано ещё?

— Она сбежала от Джилли, мама за неё просила, и потом, она не гулять попросилась, а работать.

— Кто, Айра работать!? Да она такого слова не знает.

— Вы не правы, Кэп, она очень хорошо обслужила всех мальчиков, не брезглива и очень старается. У неё курсы сестёр, кстати, неплохо закончила. Взбалмошная, конечно, но не придирайтесь к девочке, Кэп, она ещё мала, чтобы ставить на ней штамп о негодности.

— Ладно, Мари, конец связи.

Ну вот, получил по носу. Старый пень! Она права, конечно, штамп — страшная вещь, один дурак поставит и всю жизнь так и тащится за человечком его чёрный след…Бездельница…! Надо будет приглядеться к девчонке.

День 1245

Я идиот, самонадеянный тупица, вонючий койот из прерий, сухой овечий навоз, а эти слизни на Земле — трусы, четырежды трусы, весь мой рот как слюной с камнями забит этими словами, которые нельзя произнести вслух, остаётся только ждать, ждать и ждать. А ведь я мог и раньше. Мог, мог! Если бы не запрет!

Этот седой провёл меня, старая развалина, я же задницей чувствовал, что всё идёт слишком гладко, ну, ничего, мои ребята знают, что делать, они воины, я долго учил их не жалеть никого на войне, особенно хитрых змей с длинными языками. Только что же они медлят, мои черти?! Не от страха же за свою жизнь? Это было бы ещё большим позором, но я не верю, что они могут струсить.

Может, они строят планы как спасти нас? А, может быть, этот хитрый Лис, тощий паук, плетёт свою паутину в заговорах и разговорах? Ишь ты, наплёл что-то про эту вонючую тюрьму! Я и сам знаю отлично, что все сволочи здесь взбунтовались вместе с начальством, чтобы пиратствовать в косме, все они заодно, а эта гадина плетёт про детей, вон, новости видите ли включил, враньё, одно враньё!

Когда надо разжалобить, всегда приплетают детей, да и что мне их дети? Что я их, не видел, что ли, этих детишечек в драных телогрейках, обмотанных внутри, прямо по голому телу взрывчаткой?! Ах, дядечка, дай лепешечку, мамочка умирает, а потом трахх и броник вдребезги, в нём десять моих друзей!

Что мне до их новостей? Любой бандит с виду кажется обычным, любую шкуру готов напялить! Он показывает зубы только при нападении, а в остальное время обычен как лужа у дороги.