Елена Грушко - Венки Обимура

— Извели девку!

Крепкий тычок вернул Митрея к жизни.

— Иль карачун тебя хватил? — бранилась Ненила. — С тобой всю потеху упустишь!

— Какую потеху? — промямлил Митрей.

— Так ведь Ульянка с Ивашкой загубили Наташеньку, подруженьку мою милую! — хлюпнула носом Ненила. — Исказнить их надобно, лиходеев проклятущих!

— Бей ведьму! — взревел Митрей и косолапо побежал вслед за толпой.

— Стойте, люди! — раздался тут громкий голос Ульяны — и все невольно замерли. — Зачем вам смерть моя? Кому я зла пожелала? Кому отказала в добре? Вспомни, Ольгушка, как ходила ты ко мне судьбу пытать! Говорила я, что сладится у тебя с Васенькой? Что не сможет он тоску по тебе ни водой смыть, ни гульбой загулять?

— Говорила! Васенька сватов заслал! — зазвенел девичий голос.

— Не тебе ль, Анна, дала росы целебной, на поемных лугах собранной ранним утром, на Вознесение? Выпил ее твой сынок — и всякое лихо с него рукой сняло, разве нет?

— Здоров сыночек! — прошетестело в толпе.

— Сам видел, как ты, ночуя у Анны, умывалась через порог на улицу, ведьма! — перебил Ерема. В ответ засмеялась Ульяна:

— Не всяк, кто умывается, пусть и через порог, — ведьмак. По тебе, чем грязней, тем праведней!

Смех подхватили было в толпе, да тут врезался в гущу народа Митрей с воплем своим запоздалым:

— Бей ведьму!

— Бей! — подхватил Ерема. — Сладко поет Ульяна, а кто от коров молочко отдаивал? Припомни-ка, Ненила, как у тебя ворота поструганы были? Это она, ведьма, стружки в подойнике парила, чтобы пропало у твоей буренки молоко!

— Было, было, было! — зачастила Ненила.

Ульяна тряхнула головой. Платок сполз с нее, волосы разлохматились, сквозь космы глаза сверкали. Мужики крепко держали ее, Ивашке тоже заломили руки за спину. Он, однако, не рвался — угрюмо молчал, озираясь.

— Чего ты, Ненила, на меня так злобишься? — спросила Ульяна. — Не за то ль, что я сказала, будто нет у тебя врага злее твоего языка?

Да, Ненила нигде не смолчит, знал Митрей. Где черт не сладит, туда бабу пошлет. Его бабу!

Ненилу знали в деревне хорошо, смех опять полетел над людьми, но Ерема завопил:

— Вокруг пальца она вас обведет, всем глаза отведет! Ей даже то ведомо, как косточку-невидимку выпаривать, с нею злые дела творить. Обернется она невидимкою — и крадется за Натальей, бедной девкой, по полю, по лесу, землю с-под ступни — след ее — вынимает, на дерево бросает. Вон, вон яблонька посохла! — указал он на придорожный дичок. — А человек и подавно иссохнет. Другой след Натальин вынутый кинула Ульяна в воду, а против того, сами знаете, помощи быть не может — сделано крепко, завязано туго. Вот и померла девка.

— И впрямь! — заголосили бабы. — Сколь б ни рядили, девка-то померла!

— Не виновна я в том. Помочь хотела Наташе, да не совладала с хворью, — горестно сказала Ульяна.

— А вот мы сейчас испытаем тебя. Пусть царь-огонь всех рассудит! — выкрикнул Ерема и велел Митрею: — Беги нащепай лучинок, да поскорее! — И еле слышно: — Всем березовые, а две сосновые…

Ну, иной раз и Митрей думал скоро, бегал споро. Мигом обернулся — и вот уже роздал Ерема сельчанам по лучинушке. И Ульяне с Иваном тоже, а разве кто станет разбирать в суматохе, кому березовая, кому сосновая лучина досталась?

Запалил Ерема пук соломы, к нему потянулись руки за огнем. И не одно сердце дрогнуло: судьба слепа, а ну как ошибется, не на того направит перст свой обличающий? Ведь издавна этак испытывают на Руси: у кого быстрее сгорит лучина, тот и виноват. Только сосна — она скорее березы горит, с того и щепают не сосновую, а березовую лучинушку на долгие зимние вечера…

Серое утро лежало на земле. Сыро да тихо, ни ветерка. Ровно сияли огонечки, люди вздохнуть боялись. А Митрей смотрел на язычок пламени в ладонях своих, но видел огромный костер в лесу…

И вдруг стон по толпе пронесся: прежде других, разом, погасли лучинки Ульяны да Ивашки.

— Бей их!

— Бей тележной осью! Да приговаривай «раз», а слова «два» не произноси, не то сам себя сгубишь, изломает тебя ведьма!

— Жги ведьме пяты соломой! Кол осиновый тащи!

— Стойте, люди! — неистово закричала Ульяна. — Ну, меня изгубить хотите, а этого невинного за что?

— Он, черноризец, Божий раб, с тобой вместе… — бойко начал было Ерема, да и остолбенел: — Пастух!

Остолбенеешь тут. Только что был рядом с Ульяной монах Ивашка — теперь деревенский пастух Егор стоит!

Притих было в сомнении народ, однако Ерема опять голос подал:

— Глаза проклятая ведьма нам отводит! И не пастух это никакой, а колдунов выкормыш, кикимора! Человечий облик придан ему, колдун всю силу злую передал. Припоминаю, видел я его у проклятого Михайлы. Мало в пяток месяцев из дитятки вон в какого богатыря вымахал. Что злые чарованья делают, а! Не Ивашка это, не пастух — оборотень. Бей силу нечистую!