Елена Грушко - Венки Обимура

— Чего хочешь? — в задумчивости повторил Ерема. — Может, ты это для красного словца? А потом отречешься?

— Да я в вечную кабалу готов к тебе пойти, только вылечи Наташу. Век станем за тебя Бога молить!

— Ну, с Богом я и сам сговорюсь, — властно перебил знахарь. — А вот гончарня твоя…

— Гончарня? — удивился мужик. — Одни слезы! Да ведь и ты не приучен ни к какому ремеслу.

— А сам на что? — быстро спросил Ерема.

— Вон о чем речь… — молвил хозяин. — В вечную кабалу я к тебе посулился! Ну что же, от своего слова не отступник. Лечи дочку, а за платой дело не станет.

— Коли так, все заслонки печные задвинь, двери притвори — и уходи подальше, — велел Ерема, и пока хозяин не исполнил всего и не ушел в соседскую избу, он столбом стоял, посреди горенки.

А потом знахарь вынул из-за пазухи узелок и начал высыпать из него золу по углам, приговаривая:

— Заговариваю я от встречного-поперечного, от сглазу-озевища, от притки, от приткиной матери, от черного, рыжего, завидливого, урочливого, от глаза серого, черного, от двоезубого, от троезубого… Как заря переходила и не потухала, так из рабы Божьей Натальи все недуги и болести моими словами выбивало. Вы, болести, подите прочь от нее в темные леса, на сухие дерева, где народ не ходит, скот не бродит, птица не летает, зверье не рыщет. Запираю заговор свой тридевятью тремя замками, тридевятью тремя ключами, и слова мои крепче камня, острее булату!

Изгнанник приник к щелке, чтобы ни слова не упустить, и тут… тут словно бы ветер мимо него прошумел.

Скрипнула дверь — неужто вернулся хозяин? Нет! В избе появилась высокая женская фигура, до пят прикрытая большим серым платком. Взвизгнул Ерема и выронил свой узелок с золой.

— Чур меня, чур! — размахивал он руками, крестился и отплевывался. — Ведьма, ведьма! Как ты сюда попала?!

— Да через дверь. Ты ведь лишь печные трубы успел заговорить, — ответила женщина, и в голосе ее дрогнула усмешка.

— А ворота? Изгородь? — вскрикнул знахарь. — Изгородь-то я заговорил, еще как сюда шел!

— Изгородь для тех преграда, кто по земле ходит. Неужто ты думал, что какой-то золой, будь она хоть из семи печей, можно меня остановить?

— Ведьма, ведьма… Иль я слово заговорное спутал? — спохватился за голову знахарь. — Не то молвил в урочный час? Нет же, крепко затвердил я, с каким к царскому подойти человеку, с каким к голи перекатной, с каким — к нечисти, вроде тебя…

— Тише! — велела гостья. — Болящую обеспокоишь.

— Коли не померла, так спит! — отмахнулся Ерема.

— Вот как?.. А тебе и горя мало?.. Для чего ж ты здесь туман наводишь, слова попусту сыплешь?

— Так ведь народишку лишь бы звенело позвончее да блестело поярчее, гремело пострашнее. Ты вон тоже поди разные байки-сказки сказываешь, когда гаданья свои разводишь, честному люду глаза отводишь.

— Не понять тебе этого, — тихо ответила ведьма. — Всех по себе не равняй.

— А как жить тогда? — изумился Ерема. — Коль не по себе, так по кому? Кто выше? Тогда сам ниже окажешься. Если не по себе равнять — разве в ком разберешься? А в себя заглянешь — и другого, будто в зеркале, увидишь.

— Для тебя все злые заведомо, чего еще видеть? — молвила ведьма.

— Отчего же? Вон Савватий посулил гончарню свою, коль дочку исцелю. Стало быть, он добрый… пока.

— Ты-то исцелишь?

— Слышь, Ульяна… Помоги!

Изгнанник вздрогнул. Ульяна? Та, что живет у истока?

— Помоги! — молил знахарь. — Чую, есть в тебе сила неведомая. А доход с гончарни — пополам. Ну, не пополам, конечно, а треть — тебе! Ты подумай, как много. Целая… четверть!

— На что мне доход твой? — усмехнулась женщина.

— Вот и я про то, — обрадовался Ерема. — На что тебе доход? Другим отплачу. Слова лихого про тебя в деревне не скажу, вот и благодарность.

— Знаю, знаю, что ты меня словами, будто черной смолой, мажешь, — кивнула Ульяна. — Только клевета — что худая трава, а траву и скосить можно.

— Как бы косонька не притупилась, как бы рученька не осушилась, — пробормотал Ерема. — Помоги мне!

— Помогу, — согласилась гостья. — Да только не тебе и не за доход с гончарни. Прилете… пришла я Наталье помочь. А ты ступай, ступай отсюда!

Ерема покорно пошел прочь, но, едва вышел из избы, кинулся к окошку, да на беду понесло его подслушивать-подглядывать как раз туда, где таился Изгнанник. Наткнувшись на него, Ерема взвизгнул было, да тут же захлебнулся. Молчком выметнулся со двора, и лишь на широкой деревенской улице голос у него прорезался. Бросился он наутек с криком, который всякую нечисть запутать и отвадить должен: «Приходи вчера!..»