Владимир Колин: Последнее перевоплощение Тристана Старого

- Скажите своему королю, виконт, что я свободный человек, - произнес он очень тихо.

Потом повернулся всем телом к винтовой лестнице, уходившей под заостренную крышу башни, и воздел руки.

И исчез. Не постепенно, как дым или призрак, а вдруг и насовсем. Позднее рассказывал де Сюрси, а наемники подтверждали, что вот так стоял он перед ними, и вдруг его не стало. И когда, опомнившись, они обшарили всю келью, ничего не нашли, словно тот, кого они искали, испарился среди каменных стен.

Так исчез Тристан Старый утром 11 мая 1588-го года, оставив Генриха III без обещанного золота и без защиты перед де Гизом, который тут же начал готовить День баррикад. Но, так как он не решился пойти до конца и не отнял у Валуа престол, то и был убит Сорока пятью королевскими гвардейцами; всего этого не случилось бы, если бы Генрих смог подкупить верноподданных алхимическим золотом, обещанным ему Старым. Которого, однако, никак нельзя обвинить в упомянутом кровопролитии, ибо сам он перешел в иной мир, туда, где Валуа и Гиз не были уже даже простыми именами".

Как и многих других читателей, древний текссесцио меня горячо взволновал. Я то и дело возвращался в Лувр и поднимался в скромную келью бывший приют и лабораторию Старого.

Весьма точное описание биографа позволило мне довольно легко найти ее, тем более что позднейшие преобразования ее пощадили. Врываясь через узкое окно, солнечный луч золотил столб пыли, поднятой моими шагами. Печь стояла все там же, запечатанная вековыми полотнищами паучьих сетей, а вверху, на закопченной балке, что-то вроде вздутия, покрытого мохнатым одеялом, указывало место, где была пригвождена летучая мышь, на которую упал последний взгляд Тристана Старого. Больше в келье не было ничего, если не считать "винтовой лестницы, уходившей под крышу башни".

Я вслушивался в тишину. И обследовал келью. Я проверил ее стены, плиты пола, поднялся по лестнице и убедился, что из кельи нет другого выхода, кроме запертой двери. Что можно было сказать о странном исчезновении Старого?

Не найдя ответа в келье, я снова углубился в книги.

Изучение документов вскоре показало мне, что Нестор Несцио скромность псевдонима заставила меня глубоко задуматься [ Псевдоним происходит от латинского nescio - "не знаю". (Прим, переводчика.) ]- также стремился постичь великую тайну, другими словами, тоже был алхимиком. Его рассказ вызывает доверие хотя бы тем, что совпадает еще с тремя свидетельствами, которые я изучил одно за другим.

Виконт де Сюрси рассказал в письме, к счастью, сохранившемся в архивах Национальной библиотеки (Мс. № 326501), о своей последней встрече с Тристаном, объяснив, почему он не смог выполнить поручение Генриха Ш. Конечно, виконта можно заподозрить в выдумке "чуда", с помощью которого он, может быть, хотел оправдаться перед королем, хотя показания наемников могли ему помешать. Допустим, однако, что ему удалось подкупить честных швейцарцев. Но хроника Филиппа д'Овернья также упоминает о таинственном исчезновении Старого, хотя его положение летописца, фанатически преданного Генриху IV, должно было скорее привести к созданию новой обвинительной речи, подобной той, в которой он заклеймил царствование женоподобного предшественника беарнца. В самом деле, трудно было предположить, что гугенот Филипп пренебрежет лишней возможностью разоблачить бездумную расточительность последнего Валуа, помешавшую ему добыть сумму, необходимую для срыва интриг де Гиза. Но вместо ожидавшейся филиппики мы, напротив, находим у неподкупного летописца слова сочувствия к драме Генриха III, "преданного в последний момент алхимиком, на которого он возлагал все свои надежды и который "испарился" в воздухе, как раз накануне ужасного Дня баррикад - несчастное обстоятельство, в котором Валуа, несмотря на все его пороки, никак не повинен".

Тот факт, что слух об исчезновении Старого был доверчиво встречен придворными, заполнявшими залы Лувра (нигде не обнаружил я ни одного слова сомнения относительно версии Сюрси, хотя у того было немало врагов), также подтверждает правдивость сообщения виконта. Ведь для того, чтобы его единогласно приняли скептически настроенные вельможи одного из самых развращенных дворов того времени, это событие должно было произойти в условиях, полностью исключавших заговорщическую улыбку. Можно было ввести в заблуждение короля Франции, можно было воспользоваться предрассудками Катерины Медичи, но рассчитывать на наивность этих благородных ткачей утонченнейших сплетен и интриг было невозможно.