Томаш Колодзейчак - Последнее решение

Она уже была совсем недалеко от цели, когда «свора» настигла ее. Луч контролера скользнул по ее руке. Хватило мгновения, чтобы прибор сумел выпустить вирусные щупальца, отключая от скафандра функции, поддерживающие жизнь.

Дина упала, когда в баллонах кончился кислород. Опустилась на колени, уперлась руками в землю и пыталась восстановить дыхание.

– Дина, встань, прошу тебя, Дина. – Только этот голос привел ее в себя. Потом она почувствовала, как сильные руки поднимают ее с земли и расстегивают крепления шлема, чтобы дать ей свободно дышать. Когда холодный воздух ворвался в легкие, она закашлялась.

Он погладил ее по волосам, наклонил голову, смочил губы, его пальцы нежно коснулись повязки, прикрывающей глаз.

– Господи, Дина, какое счастье, что я нашел тебя. Прости меня, прости… – Рамзес Тиволи обнимал ее, гладил, прикасался, проверяя, цела ли она.

– Это твои люди? – спросила она.

– Мои. Правительственные. То есть… общественные службы, мои. Я их выслал. Нам надо поговорить, Дина. Нам надо принять очень важное решение.

Который уж раз за последний год он умирал? Сначала его убили коргарды. Казалось, окончательно и бесповоротно. Искорежили тело, остановили сердце, повредили мозг. К счастью, у армейских медицинских служб имелась техника, способная вернуть жизнь людям, оказавшимся в такой ситуации, как он. Он выжил, но восемьдесят процентов его товарищей погибли, и их реанимировать было уже невозможно.

Потом его схватили солярные солдаты. Он уже чувствовал ствол, вдавленный под затылок, и видел рядом трупы товарищей. Из хватки курносой его вырвал неожиданный приказ, отданный врагом, преследовавшим какую-то неведомую цель, а может, попросту исполнивший отчаянную просьбу любящей женщины.

В третий раз он умирал, когда оказался в виртуальной тюрьме, осужденный на пятнадцать лет одиночества в темной, крохотной камере. Тело его они сохранили в хорошем состоянии, но сознание, лишенное естественных раздражителей и ощущений, постепенно угасало. Он уцелел, потому что поклялся себе выжить. Даже не ради себя, а в память о преданных товарищах.

Потом на Танто на него устроили охоту соляры. Не поймав, принялись убивать ни в чем не повинных людей.

Лишь на Мече он начал умирать «на свой страх и риск».

Быть может, впервые – безвозвратно.

От пояса и ниже Даниель торчал в медицинском коконе, стандартном устройстве, используемом в малых внутрисистемных ракетах. Кокон был создан не для лечения таких серьезных телесных повреждений, как у него, и не для долговременной работы. Спустя несколько дней после ранения космонавт обычно попадал под наблюдение более совершенных автоматов. Даниелю, разумеется, такая возможность не светила. Любой контакт с обитаемым миром – пусть даже с самым «диким» горняцким астероидом – не мог не оставить электронного следа, тропиночки, по которой тут же ринулись бы гончие псы парксов и соляров. Поэтому он вынужден был держаться как можно дальше от людских поселений и коммуникаций.

В сознание Даниель приходил примерно на два, самое большее три часа в сутки. Тогда кокон очищал его кровь, проводил ряд анализов, проверял рефлексы. В это же время он мог проделать те простые действия, на которые ему хватало сил. Уже в первый день отправил сообщение Дине. Приходилось рисковать. Без поддержки извне его ждала смерть, а никого другого, кто мог бы ему помочь, он не знал. Он надеялся, что девушка догадается, от кого пришло сообщение: он воспользовался характерной иконкой, сообщение начал и окончил словами: «Благодарю, простите!» Только Дина могла помнить, что именно так приветствовал Даниеля ее дом во время их первой встречи.

Очнувшись в очередной раз, Даниель изменил траекторию полета. Вывел ракету из плоскости эклиптики Мультона, а потом выбрал путь к Поясу Фламберга. Это была не самая короткая трасса, но она гарантировала минимальную вероятность встречи с ракетами, зондами или исследовательскими аппаратами. Там он решил ждать.

После краткого периода активности всегда приходило одно и то же – боль, потом удар наркоза, темень сна. Перед пробуждением всегда возникали видения.

Чаще всего это были сны о доме. Он видел отца – высокого, плечистого мужчину, суховатого и сурового. Многого требовавшего от других, но еще большего от себя. Дирк редко улыбался, все намеченное выполнял в срок и скрупулезно. Не мог освободиться от своего сорманитского наследия, суровости обычаев, воспитания трудом и черно-белого восприятия мира. Единственный человек, который, будучи рядом с Дирком, мог совершать ошибки, была его жена, мать Даниеля. На ней сосредоточил Дирк все то, что стремился охранить от внешнего мира, – нежность, настроение, снисходительность.