Джон Варли - Тысячелетие

— Погоди минутку. Извини, я не хотел…

— Нет уж, дай мне закончить. Я не делала тебе никаких одолжений. И не жду ответных услуг. Я не репортер и не любительница катастроф. И моя благосклонность не имеет никакого отношения к фортуне. Я - это я, и если я приняла твое приглашение, то у меня были свои резоны. Я видела, как ты разделался с теми кретинами на пресс-конференции, я видела, как ты работаешь в поте лица, стараясь разгадать причины аварии, и мне захотелось узнать тебя поближе.

Она смерила меня холодным взглядом.

— Возможно, я ошиблась.

До сих пор мне и в голову не приходило, что она могла быть репортером. Но я не стал углубляться в раздумья. Я видел, что из-за своей подозрительности вот-вот потеряю нечто прекрасное.

— Не надо было мне этого говорить.

— Но ты сказал. — Она вздохнула и отвела взгляд. — Я, наверное, слишком уж сильно тебя отчитала.

— Я сам напросился.

— Сегодня был трудный день.

Луиза посмотрела на вторую порцию виски и заглотнула ее залпом. Я последовал ее примеру, надеясь, что она не переоценивает своих сил. Мало радости, если она надрызгается в стельку.

— Сколько тебе лет? — спросила она.

— А ты не любишь околичностей.

— Это экономит время.

— Мне сорок четыре.

— Бог ты мой! — сказала она. — Так ты волновался, не слишком ли я молода для тебя? Ты над этим ломал голову?

— Отчасти.

— Мне тридцать три. Тебе полегчало?

— Да. Я думал, тебе двадцать шесть.

Я слегка покривил душой. С первого взгляда я дал ей много меньше, потом — чуть больше. В среднем получалось двадцать шесть.

— Мне хотелось бы стереть последние несколько минут и начать все с начала, — сказал я ей.

— Я не против. — Она прикурила одну сигарету от другой. Это единственное, что мне в ней не нравилось, но нельзя иметь все сразу.

— Ты не ошиблась насчет меня. — Признание далось мне, вопреки ожиданиям, довольно легко. — Я одинок и подавлен. По крайней мере был. После встречи с тобой я чувствую себя гораздо лучше.

— Несмотря на кофе на коленях?

— Я имею в виду позже, на эскалаторе.

Она наклонилась над столом и коснулась моей руки.

— Я знаю, что ты имеешь в виду. Ненавижу аэропорты в чужих городах. Чувствуешь себя таким безликим и потерянным в толпе.

— Особенно в это время года.

— Да, верно. Все такие озабоченные. У выхода куда приятнее — там люди встречаются, радуются друг другу. А в зале ожидания я работать не люблю. Все спешат, все нервничают, и с компьютерами вечные накладки. То заказ на билеты куда-то запропастился, то еще что-нибудь… Да ты и сам знаешь.

Я похолодел. А что если она все-таки репортер?

— Когда меня послали из кассы в ангар, я почти обрадовалась, представляешь? То есть после того, конечно, как мне пообещали, что там не будет трупов.

Я молчал. Если она хочет кровожадных подробностей, самое время перейти к расспросам.

— Но мы ведь условились не говорить о работе, — сказала она. — Мне только хотелось бы понять, почему у человека, которому всего сорок четыре, такое грустное лицо.

— Я лепил его понемножку долгие годы. Но тебе это вряд ли будет интересно.

Именно об этом мы и проговорили до самого ужина: о моей жизни и тяжелых временах. Я пытался остановиться, но тщетно. Слава Богу, я хоть не плакался ей в жилетку, но что именно я плел после энного бокала, помню довольно смутно. Помню только, что о подробностях своей работы не распространялся, так что в каком-то смысле наш договор остался в силе. В основном я рассказывал ей о том, что работа делает со мной. И еще о том, как закончилась моя семейная жизнь. Как я просыпаюсь от страха перед падением с высоты. Как пробираюсь во сне по длинному темному туннелю, полному огненных вспышек.

Виски пошло нам на пользу. Когда официант принес еду, мы выхлестали уже Бог знает сколько порций, и я чувствовал себя на редкость легко и раскованно. Излив то, что годами копилось в душе, ощущаешь восхитительное облегчение.

Но увидев поставленные перед нами тарелки, я вдруг сообразил, что наш разговор был по сути монологом. Луиза участвовала в нем лишь парой внимательных ушей и таким же количеством сочувственных реплик.

— А тебе твоя работа нравится? — спросил я. Она рассмеялась. Я поймал ее взгляд и не заметил в нем упрека. — Слушай, извини. Я, наверное, надоел тебе своей болтовней.

— Лучше ешь давай, а то остынет. Ты мне не надоел. Я же говорила: мне показалось, что тебе нужен друг.

— Ты говорила, тебе он тоже нужен. Боюсь, я не оправдал твоих ожиданий.