Василий Щепетнёв - В ожидании Красной Армии

Я поднес лампу к стене.

Плесень, скудная голодная плесень проросла в камень. Опять всюду жизнь. Всюду, за исключением дальнего угла. Не хватило у плесени сил. Или кто-то обдал камень кипятком, ошпарил раз и навсегда. И на полу — след бочки мертвой воды.

Я рьяно начал копать. Не найду, так согреюсь.

Нехотя, неуступчиво подавалась земля. Пот выступил на спине, но стало зябче, холоднее, и когда лопата, задев что-то, заскрежетала, я почувствовал не радость, а облегчение.

Но прошло полчаса, пока находка показалась целиком.

Прошло и облегчение. Черт знает что. Больше всего это походило на куколку, но размером с трехлитровый бидончик. А вес, вес — пуда три. Интересная бабочка из нее выползет.

Остатки брезента, в которой это было завернуто, расползся под руками.

Я попробовал поднять находку. Если это золото — по триста долларов за унцию, выходит… выходит… огромадные деньги выходит. Да.

Я переложил куколку в угольное ведерко и понес, ежесекундно ожидая, что отвалятся ушки ведра или проломится донце.

Никто не захлопывал двери погреба, никто не стоял на пути.

Вечерело.

Я вернулся, прикрыл дверь погреба. Ну, все видели?

На пороге дома я орлом, не щурясь, посмотрел на солнце. На его краешек, который постепенно засасывало за горизонт.

Трясина.

Кухня в эти розовые минуты так и просилась на рекламный календарь. Я растопил плиту. Огонь загудел не сразу, тяга неважная, к ненастью; потом положил находку на стол, обтер тряпкой. Ни ржавчинки. Черное яичко черной пасхи. Несколько дырочек, одни забиты землей, другие нет. Ножом я поскреб немного поверхность, но быстро прекратил. Не золото, ясно. То мягкое. Я вернул находку в ведро, прикрыл крышкой, и отнес в крохотную, без окон, кладовочку. Пусть постоит. Затем задернул занавески на окнах, сел спиной к плите и начал ждать в своем выгороженном мирке. Так уж получилось выгороженном.

Год, другой — и я бы начал прорастать деревней, похоже, и сейчас ниточки завязались, едва заметные, эфемерные.

Вьюшка осталась открытой — мне требовалась свежесть. Иначе усну. Ту ночь не спал толком, и эта вряд ли обрадует.

Крепкий чай, всего чашечка, или волнение, но чувствовал я себя бодро. Бодрее, чем когда-либо ранее за время, проведенное в деревне. К утру сгорю, оставив кучку золу.

Из рукомойника в таз мерно капала вода. Капля в четыре минуты, приблизительно — я судил по пульсу, а он у меня частил. Маленький камертончик не давал расслабиться. Ре… ре… Очередь «Ми» — через неделю, когда откапает литр, и повысится уровень воды в тазу. Но ведь испарение, влажность воздуха… Задачка.

Я ждал.

— У меня приказ, и я его выполню, — «я» прорывало разговор, как перо бумагу, если трижды, четырежды обвести букву. — Крайний срок — пятнадцать ноль-ноль. Он настал. Я обязан приступить к ликвидации объекта, — военный отметал саму возможность возражений, спора, но так, словно хотел, жаждал услышать возражения.

— Приступайте, — инженер спорить не стал. Зачем.

— Ликвидация начинается с уничтожения реактивного снаряда, а это — ваше дело.

— Уничтожу, почему не уничтожить. Посредством запуска и уничтожу.

— Поспешите.

— У меня нет времени спешить.

— Сколько потребуется времени?

— Четверть часа.

— Пятнадцать минут? Хорошо, — военный расстегнул ремешок наручных часов, демонстративно положил их пред собой.

Инженер снял телефонную трубку.

— Установить цель ноль-минус.

— Есть установить цель ноль-минус, — отозвался техник. В стереотрубу было видно, как он начал карабкаться по ферме. Для вида лезет. Для этого соглядатая. Цель ноль-минус установлена загодя. Если бы привезли груз, что ж, пришлось бы ставить иные цели. Цель один или цель три. Лондон и Берлин. Вероятность попадания четыре и семнадцать процентов соответственно. Навигационный космическо-баллистический прицел, НКБ-один. Остряки расшифровывали, как «на кого Бог пошлет». Откуда другой взять? Шесть последних лет — ползком на месте. На брюхе. На Марс, на Марс! На Марс? Выбрасывать в безвоздушное пространство народные деньги? Кто придумал? Ах, и оборонное значение? Сколько, полтонны, тонна? Да наш скоростной бомбардировщик за неделю в сто раз больше перебросает. Идите и подумайте! Хорошенько подумайте!

— Десять минут, — военный надел часы. Правильно, сквозняк, дунет — и нет часиков.

Техник начал спускаться. Подумайте. Стакан водки на ночь, и все думы. Иначе — вздрагивать на каждый скрип коммуналки, а стук в дверь — приступ медвежьей болезни. Нервы. Семен Иванович? Ах, вы об этом… Нет, с сегодняшнего дня его не будет. Отдел возглавит товарищ Гаар. И все, нет Семена Ивановича, исчез, словно и не было его никогда, не рождался, как не было и Шульца, Петренко, Скобликова — и это только из его группы. Повезло, получается, Первому, погиб, но в полете, в небе, успев увидеть Землю круглой.