свет - перекинул клюшку на другое плечо и посмотрел на второй этаж, на
окна нашего шестого-"а". И увидел часть коричневой доски, лысины и
шевелюры великих ученых, портреты которых украшали стену, горшки с
какой-то зеленью на подоконниках и новенькую. Новенькая стояла у
окна, уперев руки в подоконник, и смотрела поверх моей головы и поверх пустыря, и поверх нашей девятиэтажки. Наверное, она смотрела на небо, хотя что там можно увидеть вечером из окна освещенного класса?
С девчонками у меня отношения сложные. Во втором классе я влюбился в
Любу Воронину, это было еще в другой школе, когда мы жили за парком. Я писал Любе разные записки, но она чихать хотела на мою любовь. Потом были еще две или три девчонки, а в пятом классе, уже в этой новой школе, я влюбился серьезно. Она жила в доме с гастрономом около автобусной остановки, и по воскресеньям я часами слонялся у ее подъезда, а когда она выходила погулять с подружками, делал вид, что совершенно случайно забрел в эти края и вообще жду автобуса. Не знаю, чем бы все это кончилось, а я ведь даже футбол из-за нее осенью забросил и пытался сочинять стихи, только после первой четверти она уехала. Папа у нее был военным, я его видел несколько раз, когда он с ней под ручку вышагивал к остановке, и они уехали куда-то в Белоруссию, и я остался со своей любовью у разбитого корыта. Как у Пушкина.
Новенькая появилась в середине февраля. Заняла пустовавшее место за третьим столом у окна, рядом с зубрилой и воображалой Романовой, на уроках молчала, на переменах молчала, стояла в стороне у подоконника и смотрела на нас чуть удивленно. И на нас, и на "бэшников", и на малышню, устраивавшую в коридоре дикие индейские игры, и на дежурных учителей. Удивленно смотрела черными глазами, словно там у нее, откуда она приехала, не такая же была нормальная школа. Глаза вот ее мне не очень нравились. Больно уж грустные глаза. И имя какое-то чудное - Аоза. Родителям шуточки, а детям потом отдуваться. А фамилия самая что ни на есть обыкновенная - Иванова. Аоза Иванова.
Сразу она как-то от нас отстранилась. В общем, не приняли мы ее. Мы
задумчивых и тихонь не любим. Так вот, хоккей, конечно, хоккеем, и
радиокружок, только она мне сразу понравилась. Может быть, поменьше, чем
уехавшая в Белоруссию Ира, но понравилась... Я сидел в среднем ряду
вместе с молчаливой Смирновой, наискосок от Аозы, и видел только ее
профиль. Ни разу, ни разу она ко мне не повернулась. Иногда смотрела в
окно, но очень редко, а вообще - ну просто ела глазами учителей,
временами чему-то улыбалась на алгебре и физике, а на истории слушала
Инну Никифоровну, "Кефиру", так внимательно, словно обстановка в какой-нибудь империи Великих Моголов интересней
Стругацких или хоккейной встречи наших с чехами. Отвечала она без запинки, училась отлично, и это тоже было против нее. Наш шестой-"а" не любил круглых отличников. Круглой отличницей у нас была Люда Боброва и мы ее не любили.
Конечно, девчонки не стоят того, чтобы о них думать, но я об Аозе думал. Я смотрел на нее в школе, и думал о ней, ложась спать, и даже чуть не поругался с Володькой Большаковым, когда он обозвал ее "автоответчиком". "Еще ляпнешь такое - получишь!" - пообещал я другу Володьке и он посмотрел на меня с сожалением и промолчал.
Да, мне нравилась Аоза. И вот она стояла у окна в пустом классе
и смотрела на небо, а я стоял под окном с клюшкой и коньками на плече,
и она меня не замечала. Как всегда. Аоза жила в нашем доме, в третьем
подъезде, уж я-то знал. Значит, подумал я, скоро она пойдет через
пустырь под разноцветными звездами, совсем-совсем одна...
Я нацепил на клюшку, рядом с коньками, еще и портфель и направился прямехонько к дворницкому сарайчику с метлами и ведрами.
Замка на двери сарая не было, а была обыкновенная щеколда. Я отодвинул
ее, открыл дверь и сел на перевернутое ведро. Дверь я оставил приоткрытой, чтобы наблюдать за пустырем. Звезды так и норовили проткнуть слежавшийся снег своими колючими лучами, но пустырь хладнокровно отражал все их атаки, как Белошейкин "щелчки" канадцев на венском чемпионате. Звезды просто не могли добраться до нашего пустыря, потому что были там, в тех краях, которые писатели-фантасты называют Большим Космосом или Внеземельем - кому как захочется, - а пустырь был здесь, вокруг меня и сарайчика с ведрами и метелками...
Про звезды я думал просто так, а потом увидел Аозу. Она переступила границу пустыря со стороны школы и неторопливо направилась сквозь почти необозримые заснеженные страны. Она шла очень медленно и я ее понимал: кого же вдохновит на быструю ходьбу вид этого пустынного пространства? Гораздо веселее просто перелететь через пустырь к самому нашему дому. Аоза оглянулась на школу...
Читать дальше