Алексей Корепанов - На чужом поле

- Что это значит? - спросил я, садясь на табурет.

Лон поставила передо мной чашку, проследила за моим взглядом

и нахмурилась. Некоторое время она молча глядела в окно, потом повернула ко мне строгое чуть печальное лицо и тихо произнесла:

- Я ведь просила: лучше ничего не говори, только не считай меня дурочкой. И-горь... Гор... - Она горько усмехнулась. - Только не притворяйся.

- Но я действительно ничего не знаю. Честное слово. Я действительно ничего не знаю! Ты можешь представить человека, который ничего не знает, можешь?

Она молчала.

- Так вот он перед тобой!

Лон долго изучала меня прищуренными серыми глазами, потом вздохнула и ссутулилась.

- Ладно. В конце концов, твое дело... Гор. В конце концов, у каждого свои заботы. И своя линия поведения. Спрашивай о чем хочешь, я расскажу все, что знаю. Наверное, причины у тебя серьезные?

- Очень серьезные.

- Ладно, - повторила она. - Каждый живет, как ему удобней. Картинка

эта, - она кивнула на плакат, - выдается всем бесплатно и в обязательном порядке, и должна висеть на видном месте. Она гораздо важнее куска хлеба в доме и вообще гораздо важнее всего. Потому что если мы согласны мирно уживаться с нашим Богоугодным, мы имеем право на жизнь.

- А если нет?

- Тогда не будет больше ни Богоугодного, ни нас, ни Страны. Ничего больше не будет. Одна загробная маета, и ведь еще как кому повезет. Лично мне с моим ремеслом на райские луга никак не попасть.

- А почему не будет больше ничего?

Лон взглянула на меня почти с ненавистью.

- Какой ты все-таки!.. Ох, и нашла же себе на свою голову! Да потому, что под дворцом нашего Богоугодного спят в земле прелестные крошки, да, мы их так и зовем: "прелестные крошки", как он их назвал. Спят себе спокойно и видят всякие там приятные сны. Но если кому-то что-то в нашем Богоугодном не понравится, и захочет кто-то поступить как в старину, когда императоры больше года не держались, то Богоугодному придется разбудить своих крошек. И тогда мы все заснем навеки.

Именно такого ответа я и ожидал. Именно это я и сообразил, прочитав надпись на картинке.

- А можно подробнее об этих крошках?

Лон резко встала, вышла из кухни, почти сразу вернулась и бросила на стол сложенную вдвое разноцветную полоску бумаги, напоминающую наши открытки. И опять ушла.

Я взял "открытку". На обложке была изображена копия кухонного плаката с тем же мраморным императором на крыше дворца и риторическим вопросом о выборе, а внутри, на развороте, имелся убористый текст. В тексте прославлялся Корвенсак Сорий Милонд Богоугодный, отмечались заслуги перед обществом величайшего ученого всех времен и народов Хевда Рониса Стриба и сообщалось о том, что атомные детища Стриба покоятся на солидной глубине под императорским дворцом, лежа рядочками в уютных гнездышках и образуя огромный куб со сторонами в два километра. Атомные бомбы назывались именно "прелестными крошками" и находились в полной готовности к употреблению. Читателю ненавязчиво рекомендовалось не искушать судьбу и не затевать ничего против благодетеля Корвенсака Сория Милонда Богоугодного, а в качестве поощрения подобного поведения император от имени правительства и от себя лично обещал не тревожить сон прелестных крошек. В общем, вы мне я вам...

Я не знал, способны ли восемь кубических километров атомных

бомб разнести планету на куски, но склонен был полагать, что способны. В таком случае, Корвенсак Сорий Милонд Богоугодный являлся действительно богоугодным. Другого Стране просто не суждено было иметь. Если эту затею придумал сам император, то он являл собой уникальный экземпляр разумного существа...

Я вертел в руках ужасную открытку, оглушенный открывшейся истиной, и просто не знал, что мне с этой истиной делать.

- Я пошла.

Лон стояла в прихожей в серебристом платье, с этим браслетом

на шее, и вид у нее был знакомо деловитым и скучающим. Человек шел

работать. Хотя и имелась в этой работе своя специфика, но человек

шел работать, и все шли работать; работать, а не бунтовать, и не

устраивать заговоры, и не поднимать восстание. У всех, у всех были яркие плакаты на стенах и яркие открытки на столах, и все шли работать работать, а не бунтовать, потому что всем, конечно, хотелось жить и радоваться жизни, и никому не хотелось пробуждения прелестных крошек, способных превратить планету в яму без стенок и дна.

В пустоту. В ничто.

- Я пошла, - повторила Лон. - Оставайся здесь... Гор. Я скоро.