Вячеслав Куприянов: Башмак Эмпедокла

Я согласился, он подмигнул мне, надел очки, в которых явно хорошо видел, и зачитал из огромной, переплетенной, видимо, в крокодиловую кожу тетради:

…Я сижу у речки, у речки,

на том бережечке,

гуси-лебеди плывут,

чем дальше, тем больше они лебеди,

они улетают в далекие страны,

но как ни далек их путь,

редкая птица долетит

до середины течения

блестящей моей мысли…

Я сказал, что мог читать что-то подобное в прежних выпусках «Современника», но кому это принадлежит, не припомню, поэтому полагаю, что написано это каким-то не по праву забытым крестьянским поэтом уже после отмены крепостного права, но еще до отделения Гоголя от России. Поэт пожал вставными плечами своего пиджака, достал еще одну тетрадь, обернутую в сафьяновый переплет, если я правильно понимаю, что такое сафьян. Он сменил очки на более темные и прочитал:

…Я сижу на берегу самого синего моря

на самой кромке прекрасного Крыма,

я свесил в великое море

мои босые ноги с наколкой —

«Мать-Земля, тебя не забуду»,

и глядит на меня сквозь всю Турцию Византия,

но сквозь мглу и туман веков

разглядеть не может…

Я предположил, что написано это скорее всего в Коктебеле, в крайнем случае в Ялте, но не местным, а приезжим человеком, если не автором, то постоянным читателем (до седых волос) журнала «Юность», происхождения сочинитель люмпен-пролетарского, и хотя он явно не заканчивал славяно-греко-латинскую академию, но для прохождения дальнейшей учебы, возможно, прибыл с каким-нибудь обозом. Сочинитель взглянул на меня почти сердито, снял пиджак и очки и как-то смущенно, уже без пафоса зачитал из тонкой клеенчатой (я имею в виду переплет) тетрадки:

…Я сижу между Лос-Анжелесом и Сан-Франциско,

свесив в тихий великий океан

свои утонченные, умом необъятные ноги,

которые меня довели досюда, где

киты бьют хвостами по американской воде,

волоча в своих грустных глазах нашу Камчатку,

они такие тихие в великом и такие великие в тихом,

что не могут объять своим грустным взором,

где кончается Америка и начинаюсь я…

Я сначала подумал, что это перевод какого-нибудь американского большого друга русской словесности, но переведено это довольно неуклюже в тех местах, где встречаются скрытые цитаты. Это мог бы быть какой-нибудь из наших уже забытых пара-парафразистов, переехавших в последнее время на другой материк, ища потерянную в домашних условиях романтику. Видя мое замешательство, великий экспериментатор не стал меня допрашивать, а просто взял некое подобие блокнота величиной со спичечный коробок, раскрыл его (блокнот), и почти запел:

…Я сижу одиноко на полной луне,

словно белый заяц на белом снегу,

я стряхнул с моих ног прах земли

в ядовитую лунную пыль,

подо мною коты на земле

назначают кошкам свиданья,

а собаки в моей милой деревне

лают-лают на меня, достать уже не могут —

собаки всех стран, присоединяйтесь!

Чтобы не выглядеть полным недотепой, я решил назвать хоть какое-то литературное имя, и назвал: поэт Гурьбов, основатель столпизма, нового стоячего течения; когда один читает в середине толпы, а остальные — толпа, столпились вокруг и слушают, причем те, кто сзади читающего, слышат хуже, но все-таки слышат кое-какие обрывки, они эти обрывки пытаются соединить в новые речевые узлы, так возникает эхо позади столписта, это эхо нарастает и создает фон, а все вместе записывается на пленку и продается как синтез поэзии и хорового искусства.

— Гурьбов? — возмутился читающий. — Гурьбов никогда не додумается сесть на Луну! И никто из столпистов, они все, так сказать, приземленные.

— А эхо? — догадался я возразить. — Если не сами столписты, то эховики могут додуматься. Тем более что луна по-украински оэхоп. Да, эхо, добавил я, поймав недоуменный взгляд.

— Вы хотите сказать, что Украина далека от нас, как луна, — съязвил Померещенский, — или что она только, так сказать, наше эхо? Осторожнее, ведь я тоже украинец!

— Упаси Господь! — перепугался я.

— Ну, Господь помилует, — утешил меня украинец. — А теперь последнее. Ясно, что вы ничего не понимаете в изяществе.

Он достал уже не тетрадь, а свиток, сдул с него пыль (лунную, мелькнуло у меня), развернул:

…Я сижу беспокойно на остром

луче Сириуса, надо мною

воздвигают египетские пирамиды,

ко мне простирают незримые руки

жрецы, еще не забальзамированные фараоны,

я спускаю к ним, я запускаю к ним над собой