Вячеслав Куприянов: Башмак Эмпедокла

Поклонники после этих стихов стали толкать автора против его воли на пьедестал, и затолкали бы, если бы не бесноватый, который буквально повис на брюках поэта, отчего брюки стали съезжать, и поэту пришлось в них вцепиться обеими руками, вместо того, чтобы карабкаться на пьедестал. Пришлось поклонникам опустить его и заняться бесноватым, но бесноватый отринул от себя чужих поклонников, прислонился к пьедесталу и, бешено жестикулируя, заорал примерно такое: — Дал дуба! И — будет! (при этом он указал рукой вверх на памятник) — Я — Будда! Я — буду!.. Все остальное вряд ли кто сейчас припомнит, но длилось это звуковое бедствие очень долго, а приблизиться никто не мог к бесноватому, какая-то сила отбрасывала всех назад. Начался ропот: где дружинники? Когда надо, их нет. Где милиция, когда надо, ее нет. Где переодетые в гражданское платье офицеры и рядовые государственной безопасности? И в этот момент Померещенский, уловив, как всегда, волю большинства, ринулся к бесноватому и, на удивление, остановлен не был. Словно для объятий, простер руки, отчего бесноватый притих, и только еще дошептал последнюю, видимо, строчку: — Без тени… и-ронии… я — гений… а-гонии… — а как только дошептал и притих, как тут же пал на колени пред Померещенским и облобызал штанину его брюк, которые уже снять не пытался, так как был исцелен. В то же время от толпы отделилось дикое стадо и с отчаянным визгом и ревом ринулось в подошедший троллейбус… Лишь много позже очевидцы догадались, что это стадо состояло из переодетых сотрудников охранки, в них и вселились бесы, изгнанные Померещенским из одинокой больной души неизвестного поэта. Эта способность к творению чудес только усложнила и без того напряженную жизнь народного любимца. Его выступления собирали паломников отовсюду, среди которых было много студентов-иностранцев, уверовавших, что за один такой вечер в них прорежется знание русского языка, а среди отечественной публики преобладали подслеповатые и глухие, что часто приводило к срыву представления: где он? он вышел? не вижу! — галдели одни, — он уже читает? что он читает? не слышу! — галдели другие, а все перекрывал визг девиц, которым очень хотелось потрогать поэта. Все чаще приходилось скрываться в дальних странах, но и там в переполненных залах ликование было столь велико, что в нем тонули редкие осмысленные вопросы: а кто это? а что он делает? а на каком языке он читает? Мало того, во всем мире уже знали два волшебных русских слова, которыми всюду встречали представителя великой нации: чуда! чуда! — и второе: шайбу! шайбу! Домашние, то есть отечественные недоброжелатели Померещенского (были и такие) тоже внесли свой вклад в дело отчуждения великого волшебника от собственного народа. На очередном заседании акционерного общества ГЛАВЭЛИТ должен был решаться вопрос о присуждении Померещенскому дворянского титула. Сам Померещенский считал, что речь должна идти о возвращении, а не «присуждении», причем должны бы ему вернуть и поместье в Тамбовской губернии, а так как там находился колхоз, то колхозникам он обещал вольную. Он мог бы еще претендовать на часть земель в Померании, но от этого права он сам отказался, хотя из предложенных заранее титулов — граф, пэр, маркиз, лорд, конунг, мурза и прочее, он считал, что для благоденствия страны ему подошел бы титул мега-герцога. Вначале дали титул графа руководителю Нового союза борьбы за трезвость официантов, фамилию которого тут же забыли, потом стал бароном ведущий грандиозных шоу-программ Иммануил Танкер, кто-то спросил, откуда такая не совсем русская фамилия, на что новоиспеченный фон Танкер смущенно сказал, что это его сценический псевдоним, а настоящая фамилия подлинно русская, стоит лишь заглянуть в любой словарь. Затребовали словарь и убедились: танкер — нефтеналивное судно. Да, такая уж у меня была неудобная русская фамилия — Нефтеналивное Судно, мои предки участвовали в разработке нефти еще с самим Нобелем, — признался фон Танкер. Нефть нам очень нужна! — согласились учредители ГЛАВЭЛИТа, а председатель восторженно воскликнул: — Ура, наши люди уже в словарях! Элита есть элита! Следующим претендентом был дрессировщик пушных зверьков Наполеон Домкратович Сизифов, ему предстояло стать маркизом. Сизифов претерпел много гонений за свое укротительство. Ему вечно мешали укрощать зайцев, вначале заяц-русак, якобы, оскорблял достоинство коренных русаков, основное свойство которых — историческая неукротимость. Приходилось работать только в зимнее время с зайцами-беляками, но с реабилитацией Белого движения он был вынужден перейти на кроликов. С горностаями он сам не смел работать, будучи монархистом. На него клеветали, будто непокорных зверьков он продавал на воротники в пошивочную мастерскую Литературного фонда Союза писателей, и за это ему еще посвящали стихи: «Морозной пылью серебрится его бобровый воротник». Пришлось долго опровергать, что Евгений Онегин вовсе не современный писатель, а лишний человек из прошлого века. Итак, Наполеон Домкратович стал маркизом, но все уже порядком устали, добравшись до имени Померещенского, некстати вспомнили инцидент с Завовулиным, представив его так, будто орденоносец был побит, а не исцелен. — Как! Орденоносец! — послышались возмущенные голоса. — Подумаешь, орденоносец, всего-то орден «Знак учета», вступились за Померещенского и намекнули на его чудеса, но заступникам возразили, что чудес не бывает, тем более, в прошлый раз уже удостоили титула баронессы ведьму — простите — белую колдунью Чернопятову… Узнав, что благородство его осталось без должного признания, несмотря на продолжающиеся реформы, Померещенский сказал об элитариях: — Плевать я на них хотел! — но спохватился, вспомнив о волшебных свойствах своей слюны, и выразил свою мысль иначе: — Мы пойдем другим путем! А тем временем распространились слухи о его самоубийстве.