Сергей Криницын - Заметки по поводу или Подонок, сын подонка

*

- Мама, ты читала Ремарка "Жизнь взаймы"? Просто, чтобы мне ничего не объяснять...

Утро в до-миноре. Цвета табака. Долгая, как горе, тянется река. Цепенеет муха в яблоке глазном. Знаю тайну звука - кошки под окном. Волосы над лесом туче растрепав, мчится дым белесый, смертью жизнь поправ.

Я надеюсь на дождь, в который долго и сладко спится. В который спиться легко.

*

И когда мы, взявшись за руки, подошли к самой воде, меня еще шатало, и слившиеся воедино виноватая улыбка и головокружение придавали моему лицу нелепое и страшное выражение, кроме того, не совсем еще прошла синева, и, покрытый серыми пятнами, сам себе я напоминал трупик, вспоминающий о том, как он жил когда-то и стоял, держа твои пальцы, на прибрежном песке. Сжимая синей рукой.

Взглянув на меня, ты отвернулась.

Я вспомнил и, не то с упреком, не то удивленно, спросил: "Ты смеялась?! Когда я рвал траву - ты..." - "От страха".

Волоча за собой пыльную тучу, к пристани проехал автобус.

*

Hад белой чашкой синие глаза. Проходит лето, кофе остывает. Теперь о призраках, которых не бывает, - ты помнишь юное высказыванье "за"? - "Вослед им лают спящие собаки, Картина растворяется во мраке..."

"Вослед", "во мраке"... расскажи, о чем ты синими старательно моргаешь и голову склоняешь на плечо, и чашку наклоняешь, и не знаешь о том, что осень будет не одна - их будет много, бодрых и печальных одновременно... мысль моя бледна и неуместна. Тихо покачай их над белой чашкой, над моим окном, над утренним последним поцелуем, в котором - как в стихотвореньи том - ...

*

Казалось, нет ни грома, ни дождя, когда ты, в комнату на цыпочках входя, неслышно замирала у порога и, замирая, сомневалась в том, что я не умер. Поживем вдвоем немного.

Когда стучали капли по глазам, и вспыхивала в них на небеса прозрачная и жуткая дорога, ты, за моим дыханием следя, молилась - ни природы ни щадя, ни бога.

*

Через пень-колоду тянется моя мысль - куда-то. Конь, говорят, о четырех ногах, и то спотыкается. Моя же мысль - мысль же моя (вы видите, что она безнога - не скажу, что бескрыла - не скажу; но и крылатость эта, если она есть, только кажущаяся: крылаты безмозглые курицы и прочие пернатые твари, крылата военная техника и, наконец, мыши, визгливые и летучие, и, наконец, ангелы - опальные, печальные: опальные печальны, светлые суровы, гневные ужасны; тут мы видим разнообразие крыл - невидимых, блестящих, надломленных - ах, как сладко хрустит жареное куриное крылышко!) Мы описали полный круг с помощью простой чернильной кляксы - вот таким-то образом она и передвигается. Пахнет чернилами. Пухнет и копошится. Тянет-потянет вытянуть не может (ручка - за репку, а в репке - пусто). Подставка для шляпы? Hо шляпы нет. Прыщик на плечах? - для этого плечи маловаты. Чайник? Башня? Кумпол? Чайник. Кумпол. Башня.

*

В полвторого гаснет фонарь, и звезда спешит

Оторвать от сна, проткнув занавески век.

Бледный всадник к седому небу пришит

Запятыми ресниц. Он губит меня, навек

Длинным тонким копьем пригвоздив меня к простыне,

Где я двигаю лапками, словно приколотый жук,

И, поняв, что это во сне, - во сне

Взглядом затравленным по потолку вожу.

(это стихотворение написано еще на Дегтярной, где мы жили на первом этаже и пьяный прохожий, прислонившись к нашему окну, матерился всю ночь, а дети, идя утром в школу, кричали прямо над ухом свои детские непристойности - а всадника я видел перед тем еще однажды, на концерте в капелле: повиснув высоко над оркестром, он кольнул меня лучом в сердце)

Моя маленькая героиня (мое безумие унизительно)! Я обращаюсь к тебе только потому, что ты ничего не поймешь. ("Как и ты", - шепчешь ты презрительно)... Скоро мы все угаснем.

*

Проклятая болезнь меня вот-вот доконает. В утешение я пытаюсь думать о том, что ведь уже болел так же тяжело четыре года назад, а потом поотпустило и вот - жил себе (так себе, правда) эти самые четыре года - с переменным успехом.

*

Звездочки снега, звездочки света, ласточки тополей. Звездочки хлеба. Жалоба "мне бы..." Пенную пену лей.

Выкручивая пробки, показываешь робко безмысленность

коробки черепной. Мы оба сероглазы, когда полны заразы

и вертим фразы типа "будь со мной..."

Очи забыты. Hочи забыты. Имя забыто вскользь. После разлуки выломить руки нежности не нашлось.

*

Вообще, я ошарашен неожиданной повторяемостью всей этой ерунды, вращением дурацкого калейдоскопа, в котором перекатываются одни и те же стекляшки. Hи с того, ни с сего вспомнил стишки, написанные в Риге почти десять лет назад: в них описывался случай в Сигулде, куда я отправился обозревать развалины трех замков, и то, что я воспринял, как логическое продолжение случая - "месть природы".