Журнал «Если»: «Если», 2002 № 03

Она впервые улыбнулась.

— Больше ты от меня ничего не получишь. Мой муж не сможет восстановить тебя в правах, а если бы и мог, я бы на этом не настаивала.

— В те времена, когда еще уважали порядок и приличия, вас бы раздели догола и били кнутом на всех площадях за то, что посмели явиться ночью к мужчине, да еще не родственнику, — усмехнулся я, задумчиво разглядывая ее. — Впрочем, такое и сейчас случается.

Она презрительно хмыкнула, накинула на голову мантилью и выплыла из комнаты. Уо, должно быть, встретил ее у двери, потому что я не услышал стука. Не успела она уйти, как я потянулся к текиле.

На следующий день я проснулся поздно, с распухшей головой, мерзким вкусом во рту и тошнотворным ощущением в животе, причем не только физическим. Дважды за последние дни мне пришлось иметь дело с призраками прошлой жизни, а это в два раза больше, чем я способен выдержать.

Переодевшись в чистые одежды, я наскоро проглотил холодную тамале, осевшую в желудке свинцовым комом, и поспешил на улицу. Скоро ворота рынка закроются, а мне нужно кое с кем повидаться.

Улицы вокруг рынка Огненного Цветка кишели носильщиками, рабами, женщинами и их служанками. Там и тут мелькали клетки с попугаями: клювы открыты, языки свисают, словно птицы погибают от жажды. Босоногая девчонка из рода Лягушек, едва достигшая брачного возраста, загородила дорогу на входе. На руках нищенка держала младенца с привязанными к голове деревянными дощечками, предназначенными для того, чтобы сплющить череп и добиться наибольшего сходства с земноводным, по имени которого был назван весь род. Заунывное бормотание попрошайки было прервано появлением увенчанного зеленым плюмажем аристократа со свитой. Нас обоих прижали к стене, но я быстро опомнился и последовал за процессией, замедлив шаг только дважды: когда аристократ остановился полюбоваться крохотной дочерью пуховщика, осторожно ощипывавшей тонкими костяными щипчиками перья с насаженной на железный вертел колибри, и возле татуировщика, создававшего подобие чешуи на красивом лице молодого человека.

Завсегдатаи рынка и покупатели постепенно расходились. Несколько торговцев уже закрывали палатки, а подметальщики принялись за работу. Я нырнул в лабиринт извилистых проходов между лотками, несколько раз огляделся, сориентировался и вскоре очутился возле узкого дверного проема, скрытого тростниковой циновкой, на которой еще проступало едва различимое под пятнами и царапинами изображение ягуара.

— Кто там? — прокаркал хриплый старушечий голос.

Я откинул циновку и ступил через порог в темноту.

— Пилигрим, алчущий мудрости и совета Матери Ягуара.

За спиной послышался шорох, словно кто-то расслабился, облегченно вздохнул, а возможно, и опустил оружие.

— Добро пожаловать, усталый путник, — откликнулся голос, на этот раз немного громче. Я направился ко второму проему, отодвинул занавеску и очутился лицом к лицу с Матерью Ягуара.

Она стояла на коленях перед низким глиняным алтарным столиком, бросая и перемешивая костяшки, чересчур мелкие для свиньи или оленя.

— Садись, сын мой, — пригласила она голосом куда более сильным и звонким, чем тот, который приветствовал меня у двери. — Что привело тебя сюда?

Она не поднимала головы, пока я не бросил на стол рядом с костяшками три серебряных монеты. Со старого, морщинистого, сплошь покрытого татуировкой лица на меня остро глянули живые, черные, пронизывающие, как обсидиановые наконечники стрел, глаза.

— Речь пойдет о девице по имени Четыре Цветка, высокорожденной особе, — начал я. — Говорят, ее похитили прямо с рыночной площади в последний день Оцелота. Семья разыскивает ее и будет благодарна за помощь.

Мать Ягуара кивнула.

— Я слышала эту историю, но ничего не знаю ни о девушке, ни о похищении. Никто из близких мне в мире духов тоже не ведает ни о чем подобном.

— Значит, личные мотивы? Похоть, возможно?

Мать Ягуара снова раскинула кости и покачала головой.

— Мне и моим духам ничего не известно, — повторила она.

Я задумчиво кивнул. Если платишь Матери Ягуара за сведения, и она взяла деньги, стало быть, скажет правду. А это означает, что и она, и ее окружение действительно находятся в неведении.

— Благодарю тебя за ответ, — сказал я, поднимаясь.

— А деньги? — напомнила старуха. Я положил на стол четвертую монету.

— Они твои. Я спросил, и ты поделилась своей мудростью. Не твоя вина, что ответ оказался иным, чем я ожидал.