Владимир Фильчаков - Абсолютная власть

- А в любой! - веселясь, воскликнул я. - Я и там прав, и сям прав! И потом - это для меня скучно, а вам, может быть покажется наоборот. Никогда не знаешь, как отреагирует человек в той или иной ситуации. Хорошо. Подытожим. Прошения вы не подаете? Правильно. Потому как разумных аргументов в его пользу привести не можете. Ну и ступайте себе... в рай! Ха-ха-ха!

Кесарь презрительно усмехнулся и ушел. Я подозвал секретаря, который чуть не плакал.

- Ну что вы, - укоризненно сказал я. - Распорядок нарушен?

- Ко всем чертям!

- Не беда. Сколько у меня осталось времени на рассмотрение жалоб?

- Полминуты, сударь! - в отчаянии воскликнул секретарь. - Никак не успеть...

- Вы полагаете? - я насмешливо посмотрел на него. - Очень просто! Мы откажем всем!

- Как?! - ужаснулся секретарь. - Всем? Не глядя?

- А кто нас может упрекнуть?

Целую минуту секретарь соображал с мукой на лице. Наконец просветлел, хохотнул, и убежал в канцелярию оформлять бумаги. А я хлопнул в ладоши, созывая слуг. Слуги тут же явились с подносами, на которых дымились только что приготовленные блюда. Я отдал должное трапезе. Молодой барашек с китайскими грибами, индейка в имбирной глазури, краб, запеченный в сыре, мусс из омара и лосося в абрикосово-малиновом желе, стейк из тунца под дынным соусом, красная и черная икра. Вина из старых бутылок, темных от времени - испанский херес времен Колумба, итальянское кьянти, бургундское. И русская водка из запотевшего графина. От каждого блюда я откусывал по маленькому кусочку, из каждой бутылки выпивал по глотку, только водки выпил целый лафитник, и, тем не менее, к концу обеда я был неимоверно сыт и порядком пьян.

- Уф, - сказал я, - чревоугодие и пьянство тоже грех. Гореть тебе в аду, сатана! Ха-ха-ха!

Послышались шаги. Ко мне подходил режиссер и сценарист.

- Что? - благодушно сказал я. - Кто вас сюда пустил?

- Никто, я сам, - нервно отозвался режиссер, с вожделением поглядывая на стол.

- Что ж, присаживайтесь, раз такое дело. Угощайтесь.

Режиссер схватил гусиную ножку, рулетик, кусок стерляди и затолкал все это в рот одновременно.

- Что, плохо кормят?

- Мумммм-ааа-муммм-муу.

- Сочувствую. Но здесь ведь не санаторий, как вы понимаете. Вас кормят сытно, но невкусно. Никаких гастрономических излишеств. Что привело вас ко мне?

- Почему я здесь?

- Ну, дорогой мой! - я всплеснул руками. - Вам ли задавать этот вопрос! Вы продали душу дьяволу, вполне закономерно, что вы оказались здесь. Где же еще?

- Но он обещал, что ничего не потребует взамен!

- И вы ему поверили?! Как вы простодушны! Поверить сатане, черту, искусителю, который с три короба наврет, чтобы обмануть! Он вас обманул! Ай-ай-ай!

- Послушайте, - растерялся режиссер. - Но я же не делал ничего плохого! Я писал сценарии и ставил по ним фильмы! Я никого не убил, не растлил, не украл, не ограбил, даже прелюбодействовал в меру! Я чтил заповеди!

- Вы ханжа, сударь! - радостно объявил я. - Вы совершили едва ли не самый страшный грех и теперь сидите здесь, разыгрываете передо мной оскорбленную невинность и хлопаете глазами! Открою вам небольшой секрет. Что сегодня за день! Ха-ха! Я только и делаю, что выбалтываю секреты. Направо и налево! Смешно! Так о чем это я? Ах, да! Убийство может быть нужно для каких-то высших целей. - Я ткнул пальцем в небо и скроил многозначительную мину. - Поэтому убийство, конечно, вещь отвратительная, но не настолько, чтобы карать за нее со всею возможною жестокостью. Кстати! Только что, за полчаса до вашего прихода, я спровадил отсюда в рай одного такого - он убил возлюбленную, вообразите. Уверяю вас, это было не единственное его преступление. Но продать душу дьяволу - кощунственно! И вам нет никаких оправданий! То, что вы хотели писать лучше, писать гениально, не умаляет вашего преступления. Все это гордыня. Желание стать значительным, возвыситься. А это у нас наказуемо. У вас есть еще вопросы?

Сценарист сидел, угрюмо опустив голову. Он даже перестал жевать, одна щека у него была оттопырена.

- Ну-ну, - сказал я ободряюще. - Не стоит так огорчаться по пустякам. Вспомните, как вас чтят оставшиеся в живых, как ставят вам памятники, называют вашим именем улицы, проводят чтения и сетуют на несправедливую судьбу, вырвавшую вас из их рядов. Разве это не тешит более вашего самолюбия?

- Представьте - не тешит! - вскричал сценарист. - Теперь - совсем другое дело!

- Ну, дорогой мой! Надо было раньше думать! А теперь уж поздно.

- Не такого я хотел бессмертия, - прошептал он.