Михаил Савеличев - Меланхолия

- Доехали, - надо же хоть что-то сказать, разбить угрюмое умирание мира.

- Доехали, - рассеяно подтвердила девушка. - Так и хочется достать пистолет.

- Опасное место, - подтвердил старик. - Можно и пулю в голову получить. Хотя порой и пуля не самое страшное.

- А что? - поинтересовался паршивец.

- Ремиссия. Внезапная и необъяснимая. Усмиренная лошадка вырывается из рук и машет на прощание хвостом.

Паршивец смахивает капельки с капота, отчего там расплывается тонкая лужица, но это его не останавливает и он забирается на свое привычное место, лишь подсунув для безопасности под зад ладони.

- Подцепишь простатит, - замечает старик. Он мерзнет и тоже не прочь прислониться к чему-нибудь теплому. Но все слишком мокро и даже спички не хотят поджигать отсыревший табак. - Не нравится мне все это.

- А что такое простатит? - спрашивает мальчишка.

- Пакостная вещь, - и не понятно к чему это относится - к очередной погасшей спичке или к болезни. - Вот дьявол.

Почему-то казалось, что вороты должны отозваться тягучим и пронизывающим скрипом, но Сандре было достаточно слегка толкнуть створку, что бы она бесшумно отъехала в сторону. Металл уже тронула легкая ржавчина и на ее коричневых наростах собирались особо крупные капли влаги, отливающие скисшим молоком. Туман вокруг уплотнялся и протянутая рука тонула в белесой дали. Я взял Сандру за ладонь, чья холодная и гладкая кожа походила на лакированную перчатку, крепко сжал, добиваясь ответного пожатия, и мы шагнули на территорию форта.

22 октября

Убийство

Издалека сны выглядят странно. Словно кто-то убрал мутную прокладку между Я и настоящим, выправил астигматизмы мелочных забот и волнений ради четких, но очень далеких изображений. Шагнув через шизофрению засыпания, оказываешься в подлинном абсурде жизни. Обратная сторона луны дарит если не свободу, то осведомленность, прозорливость, зато сны, разглядываемые оттуда в самый мощный телескоп, готовы отлиться малоотличимым эрзацем обычных человеческих чувств - ностальгией по нормальности. Снится дом, из которого изгнан холод и одиночество, который еще тих, но в нем присутствует сверкающая нить жизни - протяни руку и ты дотронешься до теплоты, мягкости, прислушаешься к легкому дыханию, разгоняющему потустороннюю грозность исчезнувшего ангела-хранителя. Справедлив ли обмен на эту россыпь женских волос по подушке? Вряд ли кто готов узнать ответ...

Словно ничего не изменилось за исключением легкого сдвига в калькулирующей машине - расчетливом манипуляторе, вновь вступившим в неслышимую работу, в ткачество обыденных узоров. Редкие минуты сна, отнимающие память, как будто не живет на задворках понятливый червячок уверенности в подделке и необратимости уже сделанного выбора.

- Почему ты не спишь?

- Мне снишься ты...

- Ты думаешь, что это сон?

- Сон...

- Как же ты глуп. Все сны я смела в коробку и выкинула ее. Теперь только тебе решать, что видеть с закрытыми глазами.

- Я вижу слишком ужасные вещи, чтобы вот так сдаться, лежа в постели с самой...

- Красивой?

- Красота скучна. Ум холоден. Доброта глупа. Верность мучительна.

- Значит я лишь сплошной недостаток. Бракованная игрушка...

- Я не знаю, кто ты. Но мне не хочется просыпаться. Первый раз в жизни мне не хочется просыпаться. Кто-то все таки хорошо нарисовал картинку.

- Помнишь Винсента?

- Кого?

- Много-много лет назад, в далекой прошлой и ненастоящей жизни мы смотрели его картины. Он нарисовал все... Они были глупцами, те, которые думали, что это - вещь, что это можно разобрать, расчленить, изучить. Хотя и они не были лишены гениальности - кому придет в голову заказать портрет Нечто? Знаешь, как в сказке - то, чего не может быть... Его и не было. Или ее?

Свет забирался под веки теплыми, щекочущими лапками, но ладонь продолжала ощущать волны мягкого одеяла и живое счастье под ним, хотя на грани восприятия уже подул знакомый ветер, приносящий память. Уже возникал, восставал из праха забытый мир и окуляр врезался в кожу вокруг уставшего глаза, держащего последние клочья сна.

- Там был туман и тысячи тел, как будто жуткий ковер пришествия, повиновения, преклонения размытому и неясному богу... Что-то изменилось в мире, вплелась чуждая нота и ее уже не изгнать, не заглушить. Все страннее и страннее...

- Зачем ты вспоминаешь об этом? У меня нет ностальгии по тем временам. Тебе надо выдумать что-то прекрасное и обыденное, мелкие домашние заботы, спящих детей, работу и соседей...