Андрей Курков - Судьба попугая (География одиночного выстрела - 2)

Добрынин понимающе кивнул.

- А рыбу как везти будете? - спросил Ваплахов.

- Это Сикальский, когда с прииска Мясного вернется, решать будет. Наверно, в вырезанном льду повезут. Это ж не наша задача. Мы только одноколейку прокладываем, да и то все эти одноколейки - временные...

- Как временные? - удивился Добрынин.

- Они ж без укрепления, просто по поверхности земли или по мерзлоте. Что-то там случится или, скажем, потеплеет и земля осядет - рельс лопнет, значит, ремонт нужен... Ну на год-два хватит их...

- А как нам узнать - который поезд на Москву пойдет? - спросил народный контролер.

- Комендант вам скажет, он в курсе.

Дверь в теплушку открылась, и вошел товарищ Брузе, высокий, краснощекий с мороза. На лице - сплошное неудовольствие.

- Что там? - встретил его вопросом Тауфенбах.

- Некачественную бригаду нам сколотили... - сдержанно ответил товарищ Брузе. - Десять бывших хлопкоробов из края басмачей и трое русских пьяниц. Да, и еще один разжалованный полковник...

- Поставишь его бригадиром! - подсказал Тауфенбах. Брузе кивнул.

- Ну, мы пойдем! - Добрынин поднялся из-за стола, не желая своим присутствием отвлекать хозяев теплушки от дела.

После горячего вкусного ужина в их "покой" пришел комендант. Здесь уже они додумались познакомиться. Звали коменданта Федор Косолобов. Оказался он на редкость разговорчивым человеком и за разговорами с ним просидели они до полуночи. Будучи все еще жадным до новостей советской жизни, Добрынин задавал вопрос за вопросом, а Косолобов с удивительным энтузиазмом отвечал, а между делом еще успевал пошутить или прибаутку сказать, от которой народный контролер до колик в животе смеялся. Иногда смеялся и Ваплахов, но намного реже. Так, например, если шутка коменданта была про баб, то урку-емец ее понимал, а вот когда там два красноармейца напились и вместо приговоренных к расстрелу саботажников расстреляли группу ударников, собравшихся для фотографирования на "доску почета", а фотограф, приехавший из райцентра, сфотографировал саботажников - так тут почему-то Ваплахову смешно не было.

- Ну а станция эта как называется? - продолжал спрашивать Добрынин.

- ВУС-542, - отвечал Косолобов. - Это сокращение такое - временная узловая станция...

- А почему временная? - допытывался народный контролер.

- А рельс плохой, потому и временная. Тут нам передавали, что война к концу идет, а значит решено было по всей Германии и в тех странах, что за нее были, все рельсы скрутить, привезти сюда и тут их поставить, а они, после победы, если захотят - пускай у нас наш рельс покупают или на продукты выменивают!..

Добрынин слушал и удивлялся, удивлялся и слушал.

- Я щас чаю принесу! - комендант подскочил и выбежал из "покоя". Видно, испугался, что гости захотят уже спать ложиться, а так, пока они вместе чай будут пить, так и еще поговорят о чем-нибудь.

Так и случилось. Легли Добрынин с Ваплаховым уже под утро и, ясное дело, завтрак проспали. Поднялись только к обеду.

В столовой железнодорожной коммуны они оказались единственными едоками. Баба, просовывавшая миски с кашей в узенькое "окошко выдачи пищи", даже удивилась, когда услышала требование выдать две порции.

- А вы че, не уехали? - спросила она, пытаясь рассмотреть посетителей.

- Нет, - кратко ответил ей Добрынин. - Мы поезд на Москву ждем!

- А, Разноглазого!.. - сказала она. - Ясно... Присев за столик и вытащив из кармана свою уже полностью очищенную от ржавчины ложку, Добрынин вспомнил, что сказала повариха. Вспомнил и подумал, что Разноглазый - это, должно быть, фамилия машиниста.

Тут в столовой появился еще один мужичок - плотный, усатый, с широким, как клинок лопаты, лицом. Он взял свою миску каши и, не спрашивая, сел к ним за стол.

Добрынин ждал, что мужик заговорит, но тот, не обращая внимания на соседей по столу, быстро проглотил свою кашу и ушел.

Позже от коменданта Косолобова Добрынин узнал, что мужик, который к ним подсаживался, - радист, и к тому же контуженый и не совсем нормальный. Иногда он пишет письма своему давно умершему деду и передает их по рации всем подряд. Три раза его уже приказывали уволить, но другого радиста не присылают.

"А еще, - сказал Косолобов, - он не разговаривает. Когда война началась, он, чтобы на фронт не забрали, сам себе язык откусил. А его все равно забрали, но все-таки повезло. Эшелон, в котором его на фронт везли, враги разбомбили. Почти все погибли, а его только контузило. Вот теперь здесь и сидит да эти свои письма пишет".