Андрей Курков - Судьба попугая (География одиночного выстрела - 2)

Потом Дуев вздохнул тяжело, провел ладонью правой руки по лысине - была у него такая привычка - и снова глянул на урку-емца.

- Да, - заговорил Дуев. - Товарищ Дмитрий, это вагончик, чтоб можно было снизу колеса подставить и перевезти его на другое место... Понимаешь?

Ваплахов кивнул. Вторую кружку он тоже решил пропустить. Остальные выпили. В этот раз без тоста. По причине занятости каждого собственными мыслями.

Храмов думал о поезде, который скоро сюда приедет и заберет их куда-нибудь, может быть, домой, в Рязань, может, просто в другое, но более теплое место.

Горошко крякнул, выпив мясной самогон одним длинным глотком. И вспомнил почему-то родную станицу Лабинскую, что на северном русском Кавказе.

"Что-то задержался народный контролер, - подумал и заерзал на ящике Калачев. - Еще плохо станет - замерзнет, а меня за это!.."

Начальник экспедиции встал, подошел к единственному окошку, выходившему как раз "во двор" вагончика. Но замутненное морозом стекло преградило путь взгляду Калачева. Тогда он сожалеюще щелкнул языком и нехотя посмотрел на дверь - выходить сейчас из этого теплого уюта на мороз желания не было.

- А чем печку топите? - спрашивал Ваплахов.

- Химией топим, - терпеливо отвечал Дуев, уже чувствовавший приближение головной боли.

- Чем? - не понял урку-емец.

- Это трудно объяснить, - покачал головой хромой. - Короче, без дров топится: берутся два химических вещества, смешиваются, и из-за этого возникает огромной силы тепло. Понятно?

Дмитрий отрицательно замотал головой.

- Знаешь, товарищ Дмитрий, - Дуев даже улыбнулся. - Давай я твоему начальнику расскажу, а он тебе потом объяснит. Понимаешь, у меня чего-то голова болит...

- Хорошо, - согласился Ваплахов.

На "дворе" тем временем возник какой-то протяжный звук, донесшийся сквозь стены и до обитателей вагончика. Калачев встревоженно посмотрел на дверь. Остальные тоже замерли, прислушиваясь. Звук был знакомым, но давно забытым. Каким-то не местным он был. Но, конечно, это был русский звук, и защемило у каждого, кроме урку-емца, в груди, не по себе стало каждому. Калачев не выдержал, набросил свой олений тулуп и, приоткрыв дверь, выглянул.

И увидел, впервые в своей жизни увидел воющих лаек, а перед ними сидящего на снегу народного контролера, всем своим видом выражавшего и большую тоску по прошлому, и какое-то непонятное счастье.

"Лайки, и воют?" - мысленно задался вопросом начальник экспедиции.

Выйдя на деревянный порог, он прикрыл за собой дверь, чтобы не уходило из вагончика тепло. Спустился к саням, присел на корточки рядом с Добрыниным.

- Первый раз слышу вой лаек на Севере! - признался он народному контролеру. - Людей воющих слыхал.

Какая-то странная догадка промелькнула в голове у Калачева. Догадка о том, что как-то связан вой лаек с присутствием тут народного контролера. Но как связан? И вообще, что это за глупые мысли? Тряхнул Калачев головою и снова посмотрел на народного контролера.

- У меня Митька был, - заговорил, не сводя глаз с воющих собачек, Добрынин. - Пес мой. Недавно сдох. Мы как раз с товарищем Твериным в Кремле чай пили, и тогда мне он сообщает: "У твоих дома все хорошо, только пес сдох..." Сказал, что приказал нового доставить моей жене... А что это значит?

Калачев, почувствовав приятно тоскливую нотку момента, пожал плечами.

- Это значит, что если я приеду домой - этот пес меня во двор не пустит! проговорил негромко Добрынин.

А собаки выли, одна другую подхватывая. Но все-таки вой этот был слабоватым. Чем-то отличался он от воя русских собак.

И Калачев задумался об этом, глянул в небо. И тут же все понял - небо здесь было низким, белым, одноцветным, и ничего на нем не было - ни луны, ни звезд. Хотя на этом небе он действительно не видел упомянутых светил. О причине этого он не думал, но, конечно, происходило так из-за мороза. А раз не было луны, то и собакам, вообще-то, не на что было по-настоящему выть. Хотя опять же, не на что, а они ведь сейчас воют!

Добрынин немного успокоился, пришел в себя. Посмотрел и на сидящего рядом на корточках Калачева.

Снова захотелось задать вопрос, ответ на который являлся государственной тайной. Но сдержался Добрынин. Да и не было у него уверенности, что язык сможет правильно проговорить все слова.

А Калачева тем временем охватил внутренний холод, и чувствовал он себя прескверно, хотя мороз был тут ни при чем. Знал начальник экспедиции, что большая вина на нем лежит и что совсем скоро отвечать ему придется по всей строгости большевистского закона. Уже несколько месяцев отмахивался он от неприятных мыслей, но теперь, когда волею случая оказался рядом народный контролер Советской страны, нестерпимо тяжело стало Калачеву. Понимал он, что прощения ему не будет, но все равно хотелось хоть чуточку облегчить свою совесть. И решил он признаться в содеянном товарищу Добрынину. Кто знает: может, и действительно не только полегчает от этого, но и какое послабление в будущем наказании наступит?