Сергей Кузнецов - Гроб хрустальный

-- Говорят, ты развелся?

-- Да, -- ответил Глеб, помешивая сахар. -- Два года назад. Таня в Европу уехала жить.

Таня! Точно, ее звали Таня!

-- А дети? -- спросила Светка.

-- К счастью, не было, -- ответил Глеб. -- Таня не хотела.

К счастью! Как странно. Что бы ни случилось, она бы не могла так сказать про Ксюшу с Володей.

-- Из наших почти никто не разводился, -- сказала Света. --Удивительно, правда?

Что ж удивительного, подумал Глеб. Все переженились на своих -- на одноклассницах, на девочках из других матшкол, в худшем случае -- на однокурсницах, с того же ВМиК, из Керосинки или физтеха. Он один выбрал другую жизнь, выбрал Таню.

-- Она что, получила там работу? -- спросила Света. -- Прости, я забыла: она у тебя программист или физик?

-- Художница, -- ответил Глеб и в который раз за последние дни подумал, что много лет себе врал: Танин мир не так уж отличался от матшкольного. Как там было в этой песне? Тепличные выродки из московского гетто. Из одного большого гетто. Никакого выбора. Он, Глеб, и не мог ничего получить, кроме того, что ему досталось: интеллигентная девочка из хорошей семьи. Без разницы -- художница или программистка. Впрочем, вряд ли имеет смысл жаловаться.

-- Художница -- это здорово, -- без энтузиазма сказала Света.

Глеб подумал, что он и сидит здесь, потому что все еще думает о Тане: даже Снежану он представлял себе ее новым воплощением, Таней, любимой им когда-то и чудесным образом возвращенной в тот возраст, когда они встретились.

Но ведь Снежана -- не Таня. Она отдельный человек -- и пока я этого не пойму, все расследование останется безнадежной затеей.

-- Что-то я еще хотел тебя спросить... -- Глеб замолчал на секунду, чтобы главный вопрос не прозвучал слишком в лоб. -- Ах, вот что: ты Маринку Цареву давно видела?

-- Да с выпускного, считай, не встречались... Точно: я ей звонить пробовала, когда на пятилетие выпуска собирались у меня, -- так у нее телефон изменился, и я ее не нашла. А что?

-- Да так... вспомнил просто. Помнишь, история была в десятом классе? Тогда еще Вольфсона забрали, и Маринка порвала с Чаком?

-- Да, было дело, -- Света вздохнула. -- Ты знаешь, я все чаще думаю, что наша пятая школа -- лучшее, что у меня было в жизни. А у тебя?

Глеб невольно передернул плечами. На мгновение он отчетливо вспомнил Оксану, их бесконечные телефонные разговоры, холодный, липкий пот, неприятный страх. Тогда ему казалось, что это любовь. Слишком много лет прошло: теперь Глеб понимал, что Оксану не любил -- в том смысле, в каком любил потом Таню или готов был полюбить Снежану. Оксана была воротами в большой мир, в настоящую жизнь, что пугала его до дрожи. Как в известной притче, ворота эти были открыты только ему одному -- и в тот раз он ими не воспользовался. Если бы не Таня, так и остался бы в уютном мирке цифр и абстрактных понятий и считал бы лучшим временем своей жизни пятую школу.

-- Да, хорошее было время, -- сказал он.

Когда Глеб сказал "было", Света вдруг поняла, что с ней творилось последние недели. Пятая школа всегда казалась ей настоящим временем, бесконечными годами дружбы и взаимной поддержки, компанией хороших ребят, совместно строящих свой дом внутри злого хаотического мира. Смерть Емели, бегство шефа, Иркина депрессия -- все это вдруг доказало, что пятой школы больше нет. Что их школьные годы -- были да спыли, за двенадцать лет утекли, будто песок в часах.

Они допили кофе и пошли в комнату. Света достала альбом с фотографиями детей, Глеб кивал, но думал о своем.

-- Послушай, -- сказал он, -- а ты не знала тогда, за что арестовали Вольфсона?

-- Нет, -- покачала головой Светка, -- мне кто-то из девочек говорил, что за порнуху. Смешно сейчас вспомнить, правда?

Глеб кивнул. Он вдруг ясно понял, что Света не просто не знала ничего об этой истории -- те четыре года, что они учились вместе, она жила в совсем другом мире. Там не было Галича и Оруэлла, Самиздата и политзаключенных -- и вряд ли Глеб сейчас узнает, что же в этом мире было. Может, подумал он, она и права: то были лучшие годы ее жизни.

-- Вольфсона посадили за политику, -- сказал он. -- Говорили, Чак на него стукнул.

-- Да, было что-то такое, -- ответила Светка. -- Я так и не поняла, чего все на него тогда взъелись. Ну, пошла его мама к директрисе, так ведь -- родной сын. Ты бы разве не пошел?

-- У меня нет детей, -- напомнил Глеб.

-- А, -- протянула Светка, -- тогда другое дело.

И она пожалела Глеба -- она всегда жалела людей, доживших почти до тридцати лет и еще бездетных. На что они жизнь потратили?