Джон Варли - Титан (другой перевод)

Света не было.

Даже столь жалкая крупица негативного знания уже давала зацепку. Осознание того, что пелена кромешного мрака есть результат отсутствия чего-то, именуемого светом, стоила ей таких усилий, на которые она вряд ли сочла бы себя способной раньше — раньше, когда время состояло из последовательных моментов, вроде бусинок на нитке. Теперь бусинки эти просыпались у нее между пальцев. И заново расположились в пародии на причинность.

Все нуждается в контексте. Чтобы темнота хоть что-то значила, нужна память о свете. А память эта пропадала.

Так бывало раньше — и так будет снова. Порой для опознания лишенного тела разума находилось имя. Чаще был один лишь разум.

Она оказалась в брюхе у зверя.

(Какого такого зверя?)

Никак не вспомнить. Но это непременно вернется. Все всегда возвращается — если достаточно долго ждать. А ждать очень просто. Тысячелетия здесь значили не больше микросекунд. Слоистые пирамиды времени лежали в руинах.

Ее звали Сирокко.

(Какое такое Сирокко?)

"Сир-рок-ко. Не то горячий ветер из пустыни, не то старая модель фольксвагена. Мама так и не сказала, что она имела в виду". Таков был ее обычный ответ. Она вспомнила, как произносила его — почти ощутила, как неосязаемые губы оформляют бессмысленные слова.

"Меня зовут капитан Джонс".

(Капитан чего?)

Капитан МКК «Укротитель» (МКК значит Межпланетный космический корабль), что держал путь к Сатурну с экипажем из семи человек на борту. Одного члена экипажа звали Габи Мер-сье…

(Какая такая…)

…и еще… еще одного… Билл…

(Что опять за имя?)

Имя висело на кончике языка. Язык — это такое мягкое, мясистое… бывает во рту. А рот… Мгновение назад она это помнила… но что такое мгновение? И еще что-то насчет света. Чем бы он ни был.

Света не было. А раньше он был? Да, конечно… так-так, ничего-ничего, держи, держи эту мысль, не упускай. Света не было, и ничего другого тоже не было. А что вообще бывает другое?

Ага! Нет запаха. Нет вкуса. Нет осязания. Нет кинестетического сознания о теле. Нет даже ощущения паралича.

Сирокко! Ее зовут Сирокко.

"Укротитель". Сатурн. Фемида. Билл.

Все разом вернулось — и долю секунды спустя она вновь начала жить. Вначале показалось — она сойдет с ума от наплыва впечатлений — и с этой мыслью пришло другое, более позднее воспоминание. Так уже бывало. Недавно она об этом вспоминала, но тогда все ускользнуло. Она уже сходила с ума — и не раз.

Зацепка была слаба, но другой просто не находилось. Она поняла, где она, и поняла, что с ней творится.

Феномен этот выявили в прошедшем столетии. Оденьте человека в неопреновый костюм, заклейте ему глаза, ограничьте его движения так, чтобы он не мог себя коснуться, исключите из окружения все звуки и оставьте его плавать в теплой воде. Еще лучше — в невесомости. Есть усовершенствования вроде внутривенного питания и устранения запахов — но они уже не так необходимы.

И результаты окажутся поразительными. Первыми подопытными были летчики-испытатели — люди бывалые, рассудительные и уверенные в себе. Двадцать четыре часа сенсорной депривации обращали их в безвольных младенцев. Более длительные промежутки времени были просто опасны. Разум постепенно извращал немногие воздействия: сердцебиение, запах неопрена, давление воды.

Сирокко была знакома с испытаниями. Двенадцать часов сенсорной депривации составляли часть ее подготовки. Поэтому она знала, что, если достаточно долго искать, можно обнаружить собственное дыхание. А дыхание — это уже нечто, чем можно управлять; сделать его, к примеру, аритмичным. Она попыталась дышать как можно чаще, попыталась покашлять. И ничего не вышло.

Тогда давление. Если что-то ее сдерживает, значит, можно против него напрячься — хотя бы почувствовать это что-то, каким бы ничтожным его давление ни было. Выделяя одну мышцу за другой, представляя себе, где и как они крепятся, Сирокко пыталась их напрячь. Достаточно было хотя бы дернуть губой. Это сразу развеяло бы все крепнущие и крепнущие опасения, что, она просто-напросто мертва.

Сирокко в ужасе шарахнулась от этой мысли. Страшась, подобно всем прочим, смерти как конца всего разумного, она вдруг представила себе и нечто гораздо худшее. А что, если люди вообще никогда не умирают?

Что, если утрата тела оставляет за собой ВОТ ЭТО? Почему бы вечной жизни не быть вечной нехваткой ощущений?

Безумие стало казаться куда более привлекательным.