Андрей Лазарчук: Штурмфогель, Коммандос верхнего мира (не окончено)

Ираклион, 10 февраля 1945. Около 6 часов утра.

За ночь нагнало туман; прибой теперь казался совсем близким: слышно было, как в волнах перекатываются камни. Темень должна была стоять полная, но нет: лучи прожекторов беспорядочно месили туман и море, и по потолку пробегали странные сполохи. Айове Мерри снова - который раз - приснился чудесный и страшный сон: :тебе сюда, сказал кто-то, беги, и он бросился вперед, лед подавался под ногами, но держал, держал! - бесконечный бег над глотающей бездной, но вот и берег, и грохот, отлетающий от обрыва, а потом - ворота в каменной стене, медленно открываются, за ними испуганные лица, Серый рыцарь (шепот многих уст), скорее, скорее: и следующий удар (чей? не помню:) приходится в прочную стену, а его уже ведут под руки, и броня опадает с тела, как кора с тех деревьев, что сбрасывают кору, он наг, но здесь вода, в воде плавают розы, одни цветки, без стеблей, и две наяды: Он знал, что больше не уснет. Это просто страх. Ты не сходишь с ума. В прошлом году он осторожно пытался проконсультироваться у армейского психиатра: сны, которые повторяются ночь в ночь - это что? Но психиатр прописал бром и мокрые обтирания, а неофициально посоветовал походить по всяким ночным клубам с номерами: помогает: Тогда они еще стояли в Риме. С проститутками Айова скучал. Возможно, как и они скучали с ним. Проклятый Эрвин, подумал Айова. Он открыл окно. Мокрый, соленый, холодный воздух толкнул его в грудь. Если бы ты тогда: Зачем?! Он знал, зачем. У него все еще оставалась надежда вернуться в тот небывалый сад, к наядам Джулии и Яне: Эрвин сказал, что несколько недель занятий - и у Айовы получится всё. Он может, и осталось только - научиться: Проклятый Эрвин. Временами он становился главным врагом. Без него жизнь была бы нормальной, тихой: Пресной. Никакой. Он показал, что такое жизнь на самом деле. Зачем вообще нужно жить. И это давало силы, как ни странно. Впрочем, следует быть справедливым. Пристальные сны начались у Айовы задолго до встречи с Эрвином. Собственно, поэтому он и ненавидел Ираклион: Это было то место, в которое раньше он попадал после смерти. Когда он впервые приехал с аэродрома, то чуть не закричал от ужаса: городок, окруженный крепостной стеной, форт на островке, узкая дамба - все это словно выплыло из его снов. Разве что море оставалось живым, пусть серо-зеленым и холодным: Да. И город снов не кишел английскими моряками и американскими летчиками. Он был почти пуст, и лишь немногие жители сидели на табуретках возле своих дверей. И еще там не было дня. Ночь или сумерки. Чернолицая мадам Теопия сама нашла его: подошла и сказала пароль. С тех пор Айова стал завсегдатаем маленького полуподпольного борделя. Впрочем, уединялся он только с самой мадам, и потому у простых посетителей, зенитчиков из форта и летчиков истребительного авиакрыла, слыл гурманом и сволочью. Все равно Ираклион оставался для него городом-тупиком, из которого не было выхода. Яна и Джулия: Он вспоминал их не только и не столько за постель, которую они легко и охотно с ним делили, а за какой-то веселый звон и сияние, исходившие от них. Люди так не звучат, и девушки, с которыми он встречался после, казались вырубленными из сырых чурбаков. Проклятый Эрвин: Может быть, тебе будет легче, сказал он, уходя (холодный темный Лондон и час, неотличимый от ночи; скоро завоют сирены), если ты будешь знать: то, что ты станешь сообщать мне, прежде всего будет предназначено для защиты верхнего мира. Твоих наяд. И всего того, что их окружает. Война началась слишком рано, мы - те, кто бывает там - не успели договориться. Ты будешь работать не на Германию, а на верхний мир. На Хайлэнд: Агент Хайлэнда: Айова знал, что если его поймают, то расстреляют как простого немецкого шпиона. Впрочем, поймать его было бы непросто. Сообщает какие-то сведения? Потому что болтун. Рация, рация где? Или хотя бы стремительно летящие в бурном небе почтовые голуби? Нет: и гадалка Дженни в Лондоне, и подслеповатый букинист в Сицилии, и мамаша Теопия здесь, на Крите - все они, выслушав Айову, лишь замирали на четверть часа, закрыв глаза и чуть закинув голову, и только пальцы чуть подрагивали, как будто руки их были руками пианиста, вспоминающего давнюю мелодию: Так что контрразведчикам было бы трудно предъявить кому-либо обвинения - даже если бы они ворвались в разгар "сеанса". Иногда он ненавидел себя. Иногда - гордился: В любом случае, жизнь была кончена. Не зря же проклятый Ираклион издавна возникал в его снах как город по ту сторону. И, как всегда после сеансов связи, несколько бессонных ночей майору Айове Мерри, помощнику коменданта авиабазы Вамос, были обеспечены: