Леонид Пузин - Рассказы (сборник)

Всхлипнув, сердце Олега остановилось, от страшной душевной боли юноша-мутант потерял сознание, однако умереть ему было не время, и через несколько секунд сердце вновь застучало в груди — Олег очнулся. И сразу же пожалел, что не умер: чувствовать вселенский Голод, зная, что для его утоления мало целого Мира — невыносимое бремя! Одно дело земной круговорот всеобщего взаимного пожирания (в этом случае страдания жертвы эмпатическая система юноши-мутанта компенсировала удовольствием охотника), и совсем другое — неутолимый вселенский голод. Чувствовать, как от истощения умирает Небо и знать, что насытить Его может только все вещество Вселенной — кто бы вынес такую душевную муку? Во всяком случае — не Олег: испытав сумасшедшую перегрузку, эмпатическая система юноши-мутанта дала серьёзный сбой. Олег не перестал ощущать общий психоэмоциональный фон Леса, но ему вдруг сделались совершенно безразличными чувства не только лягушек, змей или, скажем, дождевых червей, но и куда более волнующие эмоции филинов, журавлей, зайцев, оленей, волков, медведей и даже любимой кобылы Машки. На какое-то время мир юноши-мутанта сузился почти до границ замкнутых мирков "нормальных" человеческих особей — таким образом, не перестав ощущать эмоциональный фон Леса, Олег на время утратил единство с Ним. И не только с Лесом — со всеми стихиями: огнем, воздухом, землей, водой.

Юноше-мутанту сделалось скучно — впервые в жизни. Олег вдруг пожалел, что у него нет хотя бы маленького радиоприемника на батарейках. А ещё лучше — телевизора. Да, его заимка, отстоящая от основной базы охотхозяйства на восемьдесят пять километров, не электрифицирована, но ведь сейчас есть телевизоры работающие от аккумуляторов. И вообще… какого черта он живет эдаким бирюком? Почему — не среди людей? Ах, их противоречивые чувства слишком сильны и мучительны для него? А почему он должен реагировать на чужую боль, чужие зависть, тоску, злобу, коварство, неудовлетворенность, пресыщенность, ехидство, глумливость, желание унижать и мучить, потребность в самоутверждении на костях ближнего — почему? Какое ему дело до эмоций сладострастно мучающих и мучающихся соплеменников? Ах, до сих пор, эмпатически передаваясь, их страдания заставляли страдать его? Вот именно — до сих пор… отныне — баста! Отныне — он такой же, как все. Ну, может, и не совсем такой… его физическая ущербность вряд ли позволит ему на равных драться за место под солнцем… да и вообще — драться… попробуй, ударь — если чувствуешь чужую боль, как свою. Вот только… по-прежнему ли чужую боль он чувствует, как свою?

Не решив этого вопроса — да и сейчас, после вдруг случившегося эмоционального отупения не желая его решать, — Олег надумал вернуться на заимку.

Действительно, какого черта он целое лето, как проклятый, косит сено по всему лесу, рубит ветки, живет в шалашах, питается, чем попало — когда для Машки и коз за глаза хватило бы той травы, что растет на заливном лугу, начинающемуся в ста шагах от порога занимаемой им избушки? Конечно, по условиям найма, он обязан заготавливать на зиму корм для оленей, косуль, лосей — но ведь не в таком же сумасшедшем количестве?! За ним закреплены четыре кормушки для диких животных, и, чтобы в них зимой не переводились ветки и сено, надо втрое, а то и вчетверо меньше припасов, чем он заготавливает за лето! А за сверхурочную работу ему не только не платят, но соседние лесники и егеря ехидно подсмеиваются над ним — и это сейчас, после двенадцати лет службы! А поначалу случалось, что и бивали — по счастью, умеренно: мол, блаженный, какой с него спрос. Другое дело — ощущения радости, идущее от насыщающегося его трудами лесного зверья, но…

…обозвав себя идиотом, Олег стал собираться — черт с ними, с его четвероногими рогатыми и безрогими подопечными! Сейчас, после едва не закончившегося смертью эмоционального шока, ему до лампочки их примитивные переживания! Их сытость, голод, боль, удовольствие, половые страсти — всё это ничто, в сравнении с неутолимым вселенским Голодом, которым страдает Небо!

Сложив в телегу посуду и хозяйственный инвентарь, Олег запряг Машку, привязал сзади упрямых коз, взгромоздился боком на край кузова и, тряхнув вожжами, звонко скомандовал: но! Хромая кобыла не спеша затрусила по лесной просеке и за два часа одолела одиннадцать километров, отделявших сенокос от сторожки.

Вернувшись на заимку, юноша-мутант вновь помянул недобрым словом свое пристрастие к нуждам диких лесных жителей и нерадение в домашнем хозяйстве: за четыре дня его отсутствия огуречные плети тронула желтизна, внешние листья на формирующихся кочанах капусты поникли, а кое-где даже завяли. Понадеялся, как говорится, на Илью Пророка… То-то соленых огурцов и квашеной капусты ему редко хватает до весны! Конечно! Всю душу отдавая благополучию лосей, оленей, косуль, кабанов, зайцев, долго ли до безобразия запустить собственный огород? Свои огурцы, свою капусту, свой лук, свою картошку? Правда, картошка с луком, также как и морковка, не требуют особой заботы — несколько раз за лето прополоть, окучить — зато огурцы с капустой… нет! Отныне он будет заготавливать столько веток и сена, сколько с него спрашивает начальство! Зато не оставит без регулярного полива влаголюбивые огурцы и капусту. Отныне он… отныне…