Станислав Лем: Тринадцатое путешествие Ийона Тихого

Однажды начали ходить среди нас слухи, возбудившие неслыханное волнение. Говорили, что ожидается какая-то чрезвычайная перемена, и некоторые осмеливались даже утверждать, что сам Великий Рыбон вскоре прикажет ввести сухость в помещениях, а потом и повсюду. Руководство немедленно приступило к борьбе с пораженчеством, утверждая новые проекты рыбьих статуй. Несмотря на это, слухи возвращались во все более фантастических версиях; я собственными ушами слышал, как кто-то говорил, будто Великого Рыбона Эрмезинея видели с полотенцем в руках.

Как-то ночью до нас донеслись отзвуки какого-то шума в здании администрации. Выплыв во двор, я увидел, что наш начальник и лектор выливают большими ведрами воду из окон и громко при этом поют. На рассвете появился лектор; он сидел в починенной лодке и сообщил нам, что все, происходившее до сих пор, было недоразумением, что сейчас вырабатывается новый, поистине свободный, а не такой, как до сих пор, образ жизни, а пока что отменяется бульканье, как утомительное, вредное для здоровья и совершенно бесполезное. Во время своей речи он опускал ногу в воду и тотчас же отдергивал с отвращением. В заключение он сказал, что был всегда против воды и как мало кто понимал, что ни к чему доброму она не приведет. Два дня мы не ходили на работу. Потом нас направили к уже законченным статуям; мы отбивали у них плавники и прикрепляли вместо них ноги. Лектор начал обучать нас новой песне; "Радуются души, если мы на суше", и повсюду говорилось, что со дня на день будут привезены насосы для устранения воды.

Однако после второй строфы лектора вызвали в город и он больше не вернулся. На следующее утро приплыл наш начальник, едва высовывая голову из воды, и роздал всем непромокаемые газеты. Они сообщали, что бульканье, как вредное для здоровья и не помогающее в бальдурении, отменяется раз навсегда, но это отнюдь не означает возврата к пагубной суше. Совсем напротив, дабы прекратить бадубинов и ускорить бальдуров, на всей планете вводится исключительно подводное дыхание, как в высшей степени рыбье, причем, учитывая общее благо, оно вводится постепенно, а именно: с каждым днем граждане должны оставаться под водой немного дольше, чем накануне. А чтобы облегчить им это, уровень воды повсюду повышается до 11 глубеней (это их мера длины).

Действительно, к вечеру уровень воды повысился так, что нам пришлось спать стоя. Так как шептачи залило, их переместили повыше, а новый лектор принялся обучать нас подводному дыханию. Через несколько дней, по милостивому распоряжению Эрмезинея и по просьбе всех жителей, уровень воды был повышен еще на полглубеня. Все мы начали ходить исключительно на цыпочках. Лица низкорослые вскоре куда-то исчезли. Так как подводное дыхание никому не удавалось, то создалась практика незаметного выскакивания из воды с целью перевести дух. Через какой-нибудь месяц это выходило уже гладко, причем все делали вид, что ни сами так не делают, ни других, поступающих так же, не замечают. Печать сообщала об огромных успехах подводного дыхания по всей планете, а на свободное ваяние присылалось множество людей, булькавших по-старому.

Все это, вместе взятое, так мне надоело, что я в конце концов решил покинуть район свободного ваяния. После работы я спрятался за цоколем нового памятника (я забыл сказать, что мы отбивали приделанные рыбам ноги и заменяли их плавниками), а когда кругом опустело, поплыл к городу. В этом я имел перед пинтийцами большое преимущество, так как вопреки всем ожиданиям они вообще не умели плавать.

Я очень утомился, но в конце концов мне удалось приплыть на космодром. Ракету мою стерегло четверо рыбитов. К счастью, поблизости кто-то забулькал, и рыбиты кинулись в ту сторону. Тогда я сорвал печати, вскочил внутрь и отлетел как только мог быстрее. Через 1/4 часа планета, на которой мне пришлось столько пережить, мелькала вдали маленькой звездочкой. Я улегся на койку, наслаждаясь ее сухостью; к сожалению, приятный этот отдых продолжался недолго. Ото сна меня оторвал энергичный стук в шлюзы. Еще полусонный, я закричал: "Да здравствуют пинтийские свободы!" Восклицание это дорого мне обошлось, так как в ракету стучался патруль Пантийской Ангелиции, Напрасно пытался я объяснить, что меня не расслышали, что я упоминал "пантийские свободы", а не пинтийские. Ракету опечатали и взяли на буксир. И нужно же было, чтобы в кладовой у меня была еще одна коробка шпрот, початая мною перед тем, как лечь отдыхать. Увидев открытую коробку, Ангелиты задрожали, а потом с торжествующими возгласами составили протокол. Вскоре мы опустились на планету. Когда меня сажали в ожидавший экипаж, я вздохнул с облегчением, видя, что планета, насколько глаз хватает, лишена воды. Когда мой конвой снял скафандры, я увидел, что имею дело с существами, чрезвычайно похожими на людей; однако лица у всех были одинаковыми, как у близнецов, да еще улыбались все время.