Станислав Лем: Тринадцатое путешествие Ийона Тихого

- А это что значит?

- Ничего, - изумленно ответил я.

- Увидим. Отвести этого провокатора! - крикнул он.

На этом допрос закончился.

Помещение, в котором меня заперли, было совсем сухое. Я принял это с истинным удовольствием, так как сырость уже начала меня беспокоить. Кроме меня, в этой маленькой комнате находились еще семеро пинтийцев; они встретили меня очень приветливо и, как чужеземцу, уступили место на скамье. От них я узнал что шпроты, найденные в ракете, являются по их законам тяжким оскорблением высочайших Пинтийских идеалов, ибо заключают в себе так называемый "преступный намек". Я спрашивал, о каком намеке идет речь, но они не могли или, вернее, не хотели (как мне показалось) ответить на это. Видя, что подобные вопросы им неприятны, я умолк. От них же я узнал, что камеры, вроде той, где мы находились, являются единственными безводными местами на всей планете. Я спросил, всегда ли в своей истории они находились в воде, они ответили, что когда-то на Пинте было много материков и мало морей и что на ней было множество отвратительных сухих мест.

В настоящий момент правителем планеты был Великий Водник Рыбон Эрмезиней.

За 3 месяца моего пребывания в "сухой" меня исследовали 18 различных комиссий. Определяли они форму туманного пятна на зеркальце, на которое велели мне дышать; подсчитывали количество капель, стекающих с меня после погружения в воду, и примеряли мне рыбий хвост. Я должен был также рассказывать экспертам свои сны, которые они тотчас же классифицировали и распределяли по параграфам уголовного кодекса. К осени доказательства моей виновности состояли уже из 80 толстых томов, а вещественные доказательства занимали 3 шкафа в кабинете с зеленой чешуей. В конце концов я сознался во всем, в чем меня обвиняли, особенно в перфорировании хондритов и во многократном обильном шестеренковании в пользу Панты. До сего дня я не знаю, что это может значить. Принимая во внимание смягчающие обстоятельства, а именно - мое тупое неведение блаженств подводной жизни, а также приближающиеся именины Великого Рыбона Водника Эрмезинея, мне вынесли умеренный приговор: 2 года свободного ваяния с отсрочкой в воде на 6 месяцев; затем меня выпустили на волю.

Я решил провести полугодовой срок пребывания на Пинте возможно удобнее и, не найдя места ни в одной из гостиниц, нанял угол у одной старушки, занимавшейся тремолированием улиток, т. е. приучавшей их укладываться определенными узорами в дни народных праздников.

В первый же вечер по выходе из "сухой" я отправился послушать столичный хор, но концерт очень разочаровал меня, так как хор пел под водой, - булькая.

Как-то я заметил, что дежурный рыбит выводит какого-то слушателя, который, когда в зале стало темно, дышал через камышовую трубочку. Высшие чины, занимавшие места в ложах, полных воды, неустанно обливались душем. Я не мог устоять перед странным впечатлением, что для всех это довольно неприятно. Я пытался получить по этому поводу какие-нибудь сведения у своей хозяйки, но она не удостоила меня ответом и спросила только, до какого уровня я хочу чтобы мне напустили воду в комнату. Когда же я ответил, что охотнее всего не видел бы воды нигде, кроме как в ванной, она поджала губы, пожала плечами и ушла, оставив меня на полуслове.

Желая познакомиться с пинтийцами всесторонне, я старался принимать участие в их культурной жизни. Когда я прибыл на планету, в печати шла оживленная дискуссия по поводу бульканья. Специалисты высказывались за тихое бульканье, как имеющее перед собой большую будущность.

Одну комнату у моей хозяйки занимал молодой, симпатичный пинтиец, редактор популярного журнала "Рыбий голос". В газетах мне часто встречались упоминания о бальдурах и бадубинах; из текста следовало, что речь идет о живых существах, но я не мог понять, что у них общего с пинтийцами. Лица, у которых я спрашивал об этом, обычно ныряли, заглушая меня бульканьем. Я хотел расспросить редактора, но он был в большом смятении. За завтраком он в величайшем волнении сообщил мне, что с ним случилось нечто фатальное: по ошибке он написал в передовой статье, что в воде мокро. В связи с этим он ожидал наихудшего. Я старался его утешить и спросил, между прочим, неужели они считают, что в воде сухо. Он содрогнулся и ответил, что я ничего не понимаю. Все нужно рассматривать с рыбьей точки зрения. А рыбам не мокро, следовательно, - в воде не мокро. Через два дня редактор исчез.

На особые трудности я наткнулся, посещая публичные зрелища. Когда я впервые пошел в театр, то смотреть представление мне очень мешал непрестанный шепот. Думая, что шепчут мои соседи, я старался не обращать внимания. Потом, раздосадованный, я перешел на другое место, но и там слышал такой же шепот. Когда на сцене говорилось о Великом Рыбоне, тихий голос шептал: "Тело твое охватывает дрожь блаженства". Я заметил, что все в зале начали слегка дрожать. Позже я убедился, что во всех общественных местах размещены специальные шептачи, подсказывающие публике нужные чувства. Стремясь лучше узнать обычаи и особенности пинтийцев, я купил множество книг - как повестей, так и школьных хрестоматий и научных трудов. Некоторые из них у меня сохранились, например: "Юный бадубин", "Об ужасах суши", "Как рыбно под водой", "Бульканье вдвоем" и др. В университетской библиотеке мне порекомендовали книгу об убедительной эволюции, но и из нее я не вынес ничего, кроме очень подробных описаний бальдуров и бадубин.